— Елисей Назарыч! — возразила Фиса. — Как же я здесь с маленьким. Яслей нет, не отойти…
Кравчук снова нахмурился.
— К лету будут ясли… Он вам деньги-то посылал?
— Посылал.
— Помогут вам. Я скажу в постройкоме.
У Фисы жалко, по-бабьи, скривились губы.
— Сроду милостыней не жила…
— Не говорите глупостей! — рассердился Кравчук. — Это не милостыня. Это помощь! Помощь человеку, попавшему в беду. Попавшему не по своей вине.
Фиса утерла глаза ладонью.
— Если решите уезжать, — строго сказал Кравчук, — помогу добраться до Иркутска. Но если хотите послушать моего совета, не надо вам уезжать… Здесь все свои. Человеку одному в беде худо. Подумайте!
— Я подумаю, Елисей Назарыч, — сказала Фиса.
Кравчук вместе с ней вышел в приемную.
Невысокий пожилой человек в длинных унтах, которые никак не гармонировали с его строгим костюмом и модным узким галстуком, встал им навстречу.
— К вам, товарищ Кравчук, труднее попасть, чем к министру, — сказал он, пряча раздражение за усмешкой.
— У министра круг обязанностей уже, Дмитрий Дмитрич, — ответил Кравчук, широко распахнул дверь в кабинет и пригласил: — Проходите, пожалуйста!
Потом обернулся к Фисе.
— И беду свою от людей не прячьте. Люди поймут.
Ветер заметно усилился, и запоздалая весенняя метель бушевала вовсю. Площадку перед зданием управления перемело сугробами. Ветер плясал по их верхушкам, и снега курились белым дымком.
Фиса, пока выбралась на дорогу, не раз проваливалась по колено и зачерпнула в валенки.
«А ему-то каково там?..» В ее глазах он был уже приговорен и заключен. И отрабатывал свою вину где-то там, в глубоких и холодных снегах…
Уже поднявшись на свою улицу, Фиса вспомнила, что пообещала Васильевне принести соли.
«Совсем беспамятная стала!..» — укорила она себя и повернула обратно, навстречу ветру.
В ларьке, по привычке именуемом магазином, не было никого из покупателей. Продавец, молодая женщина, которую в поселке звали «магазинной Клавкой», скучая от безделья, грела руки над выставленной на прилавок электроплиткой.
Фиса купила соли, потом вспомнила, чай весь вышел.
Клава подала ей красно-золотой кубик.
— Грузинский, высший сорт. Хорош чаек, без сахару пить можно!
Фиса вздохнула и попросила дать ей третьего сорта. Пришло время экономить на копейках.
Клава пожала плечами и выкинула на прилавок пачку в блекло-серой обертке.
И, конечно, Клава тоже спросила, скоро ли вернется хозяин.
— Не скоро… — ответила Фиса и, сама не зная почему, рассказала Клаве, с которой не так уж была и дружна, про свою беду.
Рассказала и сама подумала: «Зачем? Раззвонит по всему поселку…»
Клава пригорюнилась.
— Так вот и пропадают хорошие ребята… По своей дурости…
— Осиротил и нас и себя, — сказала Фиса.
— Суд был? — спросила Клава.
— Не было… Подумать боюсь…
— Теперь чего, бойся не бойся, — вздохнула Клава. — Думать надо, как перебиться до него. Как ни обернется дело, а не скоро придет.
— Я уж думала уехать отсюда, — сказала Фиса.
— Куда ехать-то? К родне?
— Нет у меня родни…
— Куда же ехать? Здесь все-таки знакомые люди. Здесь тебе легче перебиться будет.
— Елисей Назарыч так же мне сказал.
— И его известили?
— Сама я к нему ходила.
— Психанул?
Фиса посмотрела на нее с недоумением.
— Он все близко к сердцу принимает, — сказала Клава. — А твоего Алексея он часто хвалил и в пример ставил.
От этих слов Фисе стало так горько, что слезы навернулись на глаза.
Ничего не сказала, махнула рукой и пошла.
Всю дорогу стоном рвалось из души: «Зачем ты это сделал, Леша?.. Жили как люди. Все было так хорошо…»
Теперь вся прежняя жизнь — жизнь, отсеченная напрочь коротким, в одну страничку, письмом и сразу отдалившаяся настолько, что о ней надо было вспоминать как о давно прошедшей, жизнь, которая вовсе не была такой уж безоблачной, в которой были свои тяготы и трудности, — казалась теперь такой светлой и счастливой, что самая мысль о ней отдавалась болью в сердце…
«Жили как люди… Все было так хорошо…
А теперь? Как жить теперь?.. Клава говорит, перебиться. Елисей Назарыч говорит, помогут. Кто может помочь?.. Жалеют, трудно одной с ребенком. Да разве в этом беда?.. Кусок хлеба будет. Руки, ноги есть, с голоду не умрешь. Свои руки ослабнут, люди дадут кусок. Да разве в этом беда?.. Даже случись чудо и вернулся бы он, вот сейчас бы пришел домой?.. И все равно, придет не тот, которого проводила и которого ждала. Тот был самым хорошим, самым смелым, самым честным. А придет другой. Близкий, родной, но не тот… другой… А прежний, которого ждала, уже никогда не придет…