— К тому же вы, — продолжал Самохин, — перерасходовав лимиты по жилстроительству вдвое, план по вводу жилья выполнили только на сто восемнадцать процентов. Вы строите очень дорогое жилье. Вы транжирите государственные средства! Я уже обращал ваше внимание на балкончики…
— Ну какие там балкончики? Домики одноэтажные.
— Ну, верандочки, крылечки!.. — поморщился Самохин.
— Так! — сказал Кравчук. — Я вас понял. Теперь постарайтесь понять меня. Я не могу на зиму оставлять людей в палатках. Пора кончать с этой фальшивой романтикой! Никому она не нужна! Вы в главке ошиблись: выделили стройке лимиты на жилье по так называемым средним нормам. Как любой другой стройке. А здесь Крайний Север! И почему люди, которые приехали сюда из благословенных теплых мест, должны здесь жить в бараках? Почему вам для них даже крылечка жалко?.. Вам понятно, почему я должен был перекроить план?
— Вам никто такого права не давал.
— Знаю. Вот вы мне и помогите. Составим протокол, докажем, что необходимо было так поступить. И вместе с вами подпишем этот протокол.
— А вот такого права мне никто не давал.
— Отказываетесь?
Самохин вежливо усмехнулся.
— Решительно. Моя обязанность следить за точным исполнением плана, а отнюдь не ревизовать его.
— Тогда… простите, на кой черт вы ехали сюда через всю страну? Как выполняется план, вы могли узнать из нашего отчета, не отрываясь от своего московского кресла! Вы подпишете протокол?
Самохин молча покачал головой.
— Ясно! — сказал Кравчук. — Ну что же… Каждый по-своему понимает свои права и обязанности. Буду доказывать сам… И докажу!
Помолчав, спросил:
— Но вы можете честно доложить министру, почему у нас перерасходован лимит по жилью и почему не выполнен план по основным сооружениям?
Самохин только рукой махнул.
— Елисей Назарович! Вы старый строитель. Разве бывает, чтобы план сорвали без каких-либо веских, так называемых объективных, причин? Кому они нужны, эти причины?.. Важен результат! Это давно всем известно… Я, признаться, ожидал, что вы свой квартальный отчет скорректировали.
— То есть?
— Надо ли пояснять? В одной графе убавить, в другой прибавить…
Кравчук посмотрел на Самохина пристально, даже настороженно.
— И как бы вы поступили в этом случае?
— Так, как надлежит поступить представителю Госкомитета, обследующему стройку.
— Вот видите! — словно бы обрадовался Кравчук. — А почему меня готовы принять за прохвоста?
— Да ведь и так поступают.
— Голову отрывать за такие штуки! — сказал Кравчук.
— А вот Борисоглебский скорректировал четвертый квартал, и ничего, обошлось, отделался легким испугом.
— Голову отрывать! — повторил Кравчук.
В дверь заглянула Тоня. Спросила, можно ли ей уходить.
Тогда только Кравчук спохватился:
— Идите, идите!.. Засиделись мы, Дмитрий Дмитрич. Пора ужинать. К себе не приглашаю. Бобылем живу еще. Пойдем к Дарье Кондратьевне. Кто такая? Директор нашего местного «Арагви». Но прошу учесть. Отказались подписать протокол, — коньяку не будет.
— Коньячок у нас свой найдется, — отпарировал Самохин. — Москвичи — народ предусмотрительный!
Дарья Кондратьевна — дородная, но далеко не лишенная приятности женщина — убедительно опровергла мрачные прогнозы Елисея Назаровича.
После того как Елисей Назарович позвонил и попросил накормить ужином двух бобылей, Дарья, Кондратьевна немедля выяснила, кто приехал, и, узнав, что из министерства (так, по старой памяти, обычно именовали Госкомитет), развернулась, чтобы не ударить в грязь лицом.
И когда Дарья Кондратьевна провела неурочных посетителей через кухню в маленькую угловую комнату, на двери которой висела эмалированная табличка «Директор столовой» и которая по совместительству являлась также и банкетным залом, гости, особенно гость московский, были приятно поражены.
На узком столике, накрытом чистой простынкой, были симметрично расставлены тарелочки с аккуратно порезанной ветчиной, сыром, маринованными огурчиками и даже стояла вазочка со столь ценимой москвичами красной икрой.
Дмитрий Дмитриевич даже зажмурился от предвкушения и торжественно водрузил на стол бутылку коньяка с узорчатой синей этикеткой.
— Нет, так у нас не принято, — сказала, выговаривая слова чуть нараспев, Дарья Кондратьевна. — Имеем свой запас.
И поставила рядом вторую бутылку.
— Самый лучший в мире — армянский!
— И грузинский не хуже, — заметил с учтивой улыбкой Дмитрий Дмитриевич.