Постучали смело.
— Есть кто дома?
Анатолий узнал по голосу Федора Шмелева.
Фиса вышла в коридорчик. Анатолий посторонился, пропуская ее.
Фиса приоткрыла дверь:
— Заходите!
Шмелев вошел первым, за ним Ленька Соколок, позади всех Семен Семенович Глазырин.
«Как люди пришли, — подумал Анатолий, — переоделись с работы, умылись».
— Здравствуй, Анфиса Степановна. Принимай гостей, — сказал Шмелев и обернулся к товарищам. — А нас уж опередили.
— Не ты один человек, — возразил Семен Семеныч.
Фиса пригласила гостей садиться и улыбнулась через силу. С этими, малознакомыми, было труднее, чем с Толей.
— Ну вот что, Анфиса, — хмурясь сам на себя, сказал Семен Семенович, — мы тебе долго докучать не станем. Первое дело, не убивайся. Над кем беда не рассыпалась.
Семен Семеныч, все продолжая хмуриться, оглядел товарищей, как бы ожидая, что кто-то из них подхватит разговор. Товарищи молчали. Шмелев сосредоточенно смотрел куда-то в угол. Ленька Соколок, потерявший всю прыть, не находил, куда пристроить длинные свои руки.
Семен Семеныч вздохнул и продолжал:
— Второе дело, опять не убивайся. На миру не пропадешь. Мы ведь тоже люди. Поможем. Пока Алексей грех свой отработает.
— Спасибо! — сказала Фиса. — Спасибо вам за доброе слово, за вашу заботу…
Голос у нее перехватило. Анатолия резануло по сердцу: сейчас заплачет.
Но Фиса уже совладела с собой.
— Спасибо вам… Не надо ничего… пока… Нет у меня нужды… Толя вот помог…
— И мы не рыжие, — сказал Ленька Соколок. — Так что ты в панику не кидайся. Я не про это, — он показал на белый пакет. — Я насчет Алексея. Он ведь понял все. Сам заявил. Значит, человеком будет.
И вот тут у Фисы не хватило сил.
Закрыла руками мокрое лицо. Зашептала исступленно:
— Лешенька!.. Зачем ты это?.. Зачем?.. Как жили хорошо!.. Зачем ты это, Лешенька… милый мой… родной…
Все, помрачнев, опустили головы.
Семен Семеныч подошел к Фисе. По-отцовски погладил по голове большой своей рукой с толстыми узловатыми пальцами.
— Поплачь, дочка, поплачь… Боль слезой отойдет… Поплачь, не гляди на нас. Не чужие… На Алексея своего зла не держи. Оступился он, поправится…
У Анатолия зябкой дрожью стучали зубы. Застонал, чтобы не закричать.
Неправда!.. Неправда! Подлец он!.. Загубил твою жизнь, Фиса!..
Убил бы его сейчас. Не помиловал.
— Мы пошли, дочка, — сказал Семен Семеныч и махнул рукой ребятам: пора, нечего рассиживаться.
Пропустил вперед Шмелева и Соколка, у самой двери обернулся.
— Если мальца оставить, старуха моя всегда дома. Так что не сомневайся.
Фиса вряд ли чего слышала. Так и сидела, закрыв лицо руками.
Анатолий, кусая губы, смотрел на ее вздрагивающие плечи. Услышал, как хлопнула дверь за уходящими, очнулся и, стараясь ступать бесшумно, медленно пошел из комнаты.
— Останься, Толя, — сказала Фиса.
Анатолий вздрогнул от неожиданности. Когда обернулся, лицо у него было почти испуганное.
— Скажи правду, Толя. Полина знает, что ты ко мне пошел?
— К чему это ты спросила?
— Не смеешь сказать?
— Сама послала. Я тебе говорил.
— Правду?
— Никогда я тебя не обманывал… — понурился и вполголоса, словно себе: — Может, потому и…
— Толя… милый, не сердись на меня… Сама не знаю, что говорю. Или не знаю я тебя… Ты никого не обманешь. Ни меня… ни Полину… Ладно, иди, Толя…
Уже в дверях окликнула:
— Толя!.. Очень мне тяжело одной… Ты… хоть не часто, приходи…
Шилишперов, как всегда после обеда, подошел к окну, подсыпал в клетку синицам корму и взгромоздился на трон. Серафима Ивановна — такая же долговязая и костистая, как ее супруг, — троном называла кресло, самолично сооруженное Шилишперовым. Тимофей Романыч сработал кресло специально для того, чтобы удобно было смотреть из окна.
А смотреть в окно было любимым домашним занятием Шилишперова. С женой он разговаривал мало. Она обманула его надежды. Всем было известно, что у отца ее, старого вдовца, большие деньги. Всю жизнь старался на золотишке. А жил старик скромно: видать, остерегался выдать себя. Все должно было отойти единственной дочери, Серафиме. Шилишперов махнул рукой на неказистое ее обличье и женился. В свое время старик умер. А денег не оказалось.
Шилишперов даже не побил жену. Но разговаривать с ней почти перестал.
С тех пор и пристрастился смотреть в окно. Разлюбезное занятие. Никаких хлопот, дармовая радость. Люди, когда они не чуют, что за ними глаз, раскрываются начисто. Никто по всей улице не знает столько о своих соседях, как Тимофей Романыч Шилишперов.