Пока Варька разливала уху по мискам, а ее подручные разносили, Елисей Назарович самолично наполнил стаканы.
И сказал, что дизеля эти прибавили ему снега в голову. Сказал, что Алексей и его товарищи сберегли стройке целый год, а он, старик, на радостях помолодел самое малое на десять лет.
Выпили все, кроме Романа, который только поднес стакан к губам.
— Раскалывается… мочи нет, — признался он Варьке.
— Пойдем, отведу и посижу с тобой.
— Сам дойду.
Но Варька встала вместе с ним и, заботливо поддерживая его, повела на баржу.
Елисей Назарович машинально оглянулся на Алексея. Он сидел рядом с Анатолием Груздевым, увлеченно хлебал уху и, по-видимому, не обращал никакого внимания на Варьку и Романа.
«Кажется, я зря на него… — подумал Елисей Назарович. — Надо было все-таки привезти Анфису…»
Когда Варька вернулась с баржи, Ленька Соколок принялся выяснять обстановку.
— Вы и в столовой такую же вкусную уху варить будете?
— Всю жизнь мечтала о вашей столовой.
— Где будете работать?
— Нигде.
— Непонятно. Противоречит законам социализма!
Варька не подхватила шутку. Ответила серьезно:
— Утром уезжаю.
— Можно и вернуться.
И тогда Варька ответила вовсе загадочно:
— Совсем было собралась, только мне здесь не климат.
Немного погодя выпили по второй. Только Василий отказался. Ему вести катер. А выйти надо на заре, чтобы засветло миновать оба Шайтана.
Как всегда в большой компании, разговаривали каждый о своем.
Степан Корнеич, прочно завладев Кравчуком, рассказывал ему обстоятельно и подробно, как давно, еще до войны, провел вверх по Порожной партию геологов. Молодые мотористы, хохоча и перебивая друг друга, втолковывали что-то начальнику техснаба.
Экскаваторщики сгрудились возле Алексея. Вводили его в курс. Из долгой отлучки вернулся человек. Уж теперь-то, конечно, Елисей Назарович доверит ему снова экскаватор. Советовали, кого из молодых ребят взять в напарники.
У Алексея оттеплело на душе. И он уже корил себя за давешнюю скованность, за то, что не смог сразу раскрыться друзьям.
— Ребята, понимаю я, что за гада вы меня считали. Только я…
Шмелев перебил его:
— Нет, Алексей, мы на тебя надеялись. Надеялись, что опять человеком станешь. Хоть и шибко ты нас обидел.
— Это как есть, — вздохнул Семен Семеныч. — Шибко обидел. Мы все о твоей семье пеклись. Ты что думаешь, в деньгах наша подмога? Она как свечка истаяла, слезьми изошла. По тебе убивалась. А ты…
— А ты нас грязью облил, — жестко сказал Шмелев. — Ну, как уговорились, ребята, сегодня последний разговор, и делу конец. Ты нам только, Алексей, прямо скажи: причину искал свою подлость покрыть или на самом деле поверил?
Труднее всего Алексею было встретиться глазами с Анатолием Груздевым.
— Сперва поверил, — сказал он глухо, потом вскинул голову и твердо посмотрел в глаза Анатолию. — А теперь не верю. Знаю, не было этого!
— Сволочь ты, Лешка! — закричал Анатолий обрадованным и каким-то обмякшим голосом. — Как ты мог такое подумать?
Федор тронул Анатолия за рукав.
— Скажи ему все… как решили.
— Зачем?
— Скажи!
— Ладно, скажу, — уступил Анатолий, хотя видно было, что нелегко ему продолжать этот разговор. — Мы так решили, Леша… Если не повинишься перед ней…
— И перед нами! — жестко добавил Федор.
— И перед нами, понятно… Тебе на стройке не жить. Добром не уйдешь, заставим. И еще решили… задаток тебе сегодня выдать, здесь, в час твоего торжества…
— Задаток?..
— Избили бы мы тебя, Леша, как собаку!.. Прямо, как другу, говорю!
Алексей услышал в этих словах всю боль, пережитую за него, понял, чего стоило Анатолию произнести эти слова, и почувствовал, что у него ком подступил к горлу.
Через силу выдавил шутку:
— Толя! Ты же человек интеллигентный! Неужели стал бы морду бить?
— Стал бы…
— Правильно! И я бы на твоем месте тоже…
— Выходит, можно еще одну чарочку, на мировую, — предложил Семен Семеныч.
— Можно! — поддержал Федор Шмелев. — И поехали! Отвезем тебя и сдадим с рук на руки… Чего ж ты, пошли!
Алексей покачал головой.
— Надо товарищей проводить. Они уезжают, а я остаюсь.
— Это знамо дело, — согласился Семен Семеныч. — Проводить товарищей всегда положено. И мы повременим… Так, что ли, мужики?
Алексей поднялся на баржу последним из провожающих. Он еще на берегу простился со всеми и лишь с Варькой не обмолвился ни словом.