— Пошёл ты…
В руках Старха появилась цепь с ошейником. Видимо, она где-то хранилась для его любимчика Марса. Пока Лютый отвлекал меня, сумел добраться до неё.
Хлёсткий удар цепью по больной руке заставил сжать зубы. Я пошатнулся, глядя на звериный оскал Старха.
— Что замолчал, борец за справедливость?
Он замахнулся, но я упал, навалился на цепь, дёрнул её здоровой рукой. Лютый покатился по полу, его голова стукнулась о деревянный паркет. Если бы она покатилась по нему отдельно от туловища, зрелище было бы гораздо интересней. Тяжело дыша и шатаясь, мы поднялись одновременно. Я пнул цепь в сторону, Старх медленно попятился от меня.
Сколько еще в этой комнате заначек? Лютый не мог не напичкать свою берлогу оружием.
— Хорошо, получишь печать.
— Где она, я возьму сам.
— В тайнике…под кроватью. Ты не сможешь достать.
Мелкими шажками спиной он придвинулся к изголовью кровати, не отрывая от меня глаз, резко нырнул вниз, засунул голову и руки под кровать. Раздался короткий щелчок, Старх перевернулся и сел, в его руках блеснул огнестрел. От громоподобного выстрела вдребезги разлетелось зеркало на противоположной стене. Я успел упасть и откатиться за кровать.
Старх вспрыгнул на мягкое ложе, сверху победно уставился на меня.
— Тебя сожгут вместе с этой дохлятиной, — он пнул в нос лежащего с закрытыми глазами дракона. — А верховенцы будут плакать от счастья и лизать мне ноги.
Громыхнул еще один выстрел, он слился с душераздирающим криком Лютого. Передвинувшись в сторону, я поднялся, зажимая рукой окровавленную рану на боку, Старх всё-таки достал меня. Но он сам хрипел от боли, закатывая глаза. Его нога была в пасти Гранита, который сомкнул зубы в последней предсмертной хватке.
Ездовой дракон никогда бы не напал на человека, но Старх допустил фатальную ошибку, выстрелил над головой Гранита. Тот очнулся и схватил человека.
Одно из неукоснительный правил Верховии гласило — никогда не пользоваться огнестрелом рядом с драконами. Драконы теряют разум от громового выстрела, из нельзя ничем успокоить и остановить.
Оторвав кусок простыни, я замотал бок и руку, глядя на агонию Старха. Он умирал от болевого шока. Если бы я и хотел помочь ему, то всё равно не смог бы вытащить ногу из пасти дракона. Но я и в мыслях не сделал попытки освободить Старха.
Гранит умер, он больше не дышал, его сердце не билось. Я опустился на пол, привалившись к боку дракона, горло сдавило спазмом, глаза заволокло солёной пеленой. Гром хотя бы достиг Драконьей Пустоши, а Гранита гвардейцы засекли просто в назидание людям.
Запах крови пропитал всё вокруг, забил голову тошнотворным ощущением смерти. Я поднялся, приложил руку к боку дракона, прощаясь с ним, бесстрастно взглянул на Старха, заслужившего именно такую смерть.
Пора уходить. Я двинулся к окну, открыл его, втянул полной грудью свежий холодный воздух, сбросил с широкого подоконника фарфоровые фигурки, забрался на каменную поверхность, посмотрел на линию горизонта.
Промозглая ночь обнимала город, в котором кое-где светились огни. Внизу во дворе правительственного дворца несли караул гвардейцы, им не было дела до войны в палатах правителя. Никто не хотел войны, кроме кучки самозванцев, дорвавшихся до власти.
За спиной лежали два мёртвых тела, я налонился, камнем упал в темноту ночи. Брусчатка площади качнулась навстречу и осталась внизу, когда за моей спиной распахнулись крылья.
Глава 22. Кто я
Полёт был недолгим, энергия города гнала меня прочь из этого места. Зверь чувствовал злобу, похоть, стяжательство тёмной липкой паутиной опутывающий город. Для урбаниста эта среда казалась благоприятной, для зверя смрадной, ненавистной, омерзительной. Дышать воздухом города казалось невыносимо, воздух словно через лёгкие бил в сознание, разрывая его на части. Город хотел уничтожить меня, утопить в своих нечистотах. Быть зверем, не знающим зависти, предательства, лицемерия, гораздо проще, чем человеком.
Вспомнились горы, выбеленные снегом, деревья на белоснежном полотне, кристально чистый воздух, маленькая избушка, утонувшая в сугробах, дымок над крышей.
В хищнике я был счастлив, наполнен жизнью, доволен, спокоен, в человеческом облике я как будто бесконечно страдал, страдал неимоверно. В звере я очнулся от ужаса, который окружал меня всю жизнь, и сейчас передо мной стоял выбор — отринуть человеческую часть или смириться. Час назад я бился с подобным себе и был рад его смерти.
Человеческая жизнь — не жизнь козлика, пасущегося на склоне. Смерть Старха наотмашь ударила в мою человеческую суть. Убийцей я никогда не был.