И аресты последовали. Правда, арестовывали не перегибщиков, а тех, кто пытался предотвратить превращение колхозов в простые насосы для выкачивания зерна из деревни. Сначала, еще осенью 1929 г., последовали окрики в партийной прессе по адресу тех колхозов, которые некоторую часть хлеба стремились реализовать на частном рынке, чтобы как-то восполнить потери от низких государственных заготовительных цен. «Колхоз, продающий свой хлеб на частный рынок, это лжеколхоз, это кулацкий колхоз»229 — возмущался журнал «Большевик» и делал выводы: «Руководители таких колхозов, которые получают помощь от государства в виде кредита и машин и обращают ее на содействие кулаку в его борьбе против рабочего государства, должны понести соответствующую кару»230. Что и воспоследовало.
«…Некоторые руководящие работники квалифицировали коммунистов, не обеспечивающих ход хлебозаготовок, как саботажников с партийным билетом в кармане, как злейших врагов партии и применяли к ним суровые меры репрессий, включая осуждение и заключение в концлагеря»231. В информационной сводке Колхозцентра отмечалось, что посланные в деревню рабочие — 25-тысячники бьют тревогу в связи с тем, что во многих колхозах забрали в ходе хлебозаготовок все, вплоть до семян и продовольствия. Сводка приводила целый ряд примеров того, как в ответ на протесты 25-тысячников, что отбор семян обрекает колхозы на срыв весенней посевной кампании, этих рабочих снимали с работы и исключали из партии232.
Хуже, чем этим коммунистам, пришлось, пожалуй, только кулакам. Закон о раскулачивании, принятый ЦИК и СНК СССР 1 февраля 1930 года233, предполагал установление жестких количественных лимитов по применению репрессий по каждой из трех групп кулаков — подлежавших суду и полной конфискации имущества, подлежавших высылке в отдаленные районы с конфискацией средств производства и подлежавших переселению в пределах области или края с частичной конфискацией средств производства234 (хорош, кстати говоря, закон, заранее предопределяющий число тех, кто будет предан суду!). Однако установленные лимиты были нарушены в сторону ужесточения репрессий, а сами репрессии вышли за рамки закона. «Нередко у кулаков отбирались не только все средства и орудия производства, но и предметы домашнего обихода и продовольствие — отмечал Н. А. Ивницкий. — …В ряде случаев местные работники превращали раскулачивание в основной метод колхозного строительства… Бедняцко-батрацкие массы, заинтересованные в экспроприации кулачества, стремились расширить круг хозяйств, подлежащих раскулачиванию, ибо конфискованное у кулака имущество передавалось в неделимые фонды колхозов в качестве вступительных взносов батраков и бедняков. К тому же часть кулацкого имущества в нарушение директив партии распределялась среди батраков и бедняков»235.
Факты, подтверждающие эти слова, получили отражение также в художественной литературе, уже в начале 80-х годов обратившейся к острым проблемам периода коллективизации. Однако и в 1930 году примеры перегибов при коллективизации попадали в печать. Вот что писал в 1930 году кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) С. И. Сырцов: «Можно привести один чрезвычайно выразительный пример, — к сожалению, далеко не единичный. В одной из станиц Северного Кавказа продается с торгов имущество одного кулака, на которого наложен штраф. И вот как это делается. Дом продается за 20 коп., 4 лошади продаются за 60 коп., корова с телкой за 15 коп., гуси по одной копейке, причем все это покупают с торгов исключительно члены сельсовета. Ясное дело, что это — самое наглое издевательство над советской властью, над советской законностью»236. Ряд подобных же примеров по другим районам СССР привел А. Ангаров, приходя к заключению: «Все эти махинации проделывались с целью личного обогащения местных работников»237.
Превращение угрозы раскулачивания в основной рычаг создания колхозов, что доводило иной раз удельный вес раскулаченных до 15% от общего числа крестьянских хозяйств, является широко известным фактом. Но следует еще дать ясную оценку тому, что вместо действительной работы по организации бедняцко-батрацких масс зачастую сползали на путь разжигания в люмпен-пролетарских элементах из их числа погромно-грабительских инстинктов, используя эти элементы для давления на основную массу деревни. Такая тактика — и следует сказать об этом прямо — ничем не лучше организации еврейских погромов. Даже раскулачивание периода 1918-1919 годов, проводившееся комбедами, при всех его издержках, было, во всяком случае, ответом бедняцкой массы на классовый террор со стороны основной части кулачества и происходило в обстановке острой гражданской войны, когда с обеих сторон применялись крайние средства. Несколько тысяч случаев кулацкого террора за весь период коллективизации (значительная часть из которых не была связана с убийствами или угрозами убийства) со стороны 2,5-3 млн человек из кулацкой прослойки ни по каким меркам не сравнимы с гражданской войной. Кроме того, следует учесть, что кулацкие выступления не только послужили толчком к перегибам в раскулачивании и коллективизации, но в значительной мере оказались их следствием.
231
ЦГАНХ СССР, ф. 7446, оп. 12, ед. хр. 127, л. 111, 113. Цит. по:
235
237