Правда, и в 1929 году существовали главки в системе ВСНХ, и в 1929 году утверждались плановые задания, регулировались цены. Но планы по существу определялись самими трестами и синдикатами.
Последние в большинстве случаев держали в своих руках определение и объемов производства на входивших в них трестах, и ассортимента выпускаемой продукции и направления ее сбыта. Еще существовала определенная самостоятельность в вопросах ценообразования. Если планы корректировались в высших хозяйственных органах, то в силу необходимости улучшить те или иные народнохозяйственные, межотраслевые пропорции, что было тесно связано и соответствующим распределением государственных капиталовложений. Но у трестов были и собственные финансовые ресурсы для осуществления капиталовложений и собственные строительные организации для их освоения. Однако с 1929 года начинается быстрый процесс концентрации капвложений почти исключительно в руках государства.
Что это — полная плановая централизация или бюрократический отрыв от естественных законов рынка? Ни то, ни другое. Стоит задать самому себе вопрос — почему именно в разгар этих централизаторских усилий были осуждены установки на отказ от торговли, денег, на свертывание товарных отношений? Почему вождь централизации, И. В. Сталин, вплоть до своей смерти выступает едва ли не самым активным поборником закона стоимости, отстаивая его чуть ли не против всей экономической науки, стремившейся записать этот закон если и не в покойники, то хотя бы в разряд внешних, несущественных форм?
Да потому, что бюрократизированная «всеобщая» планомерность, как бы ни третировала она с барским высокомерием рынок, не может обойтись без товарно-денежных отношений. Порвав с рынком без достаточных на то экономических оснований и превращаясь в систему административного командования, неизбежно бюрократизирующуюся, планомерность неотвратимо возвращается к статусу неполной планомерности. А эта последняя без рынка не живет. Ей нужны индикаторы спроса, денежного обращения, реализации товаров, и все связанные с этим экономические формы — цены, прибыль, зарплата, финансы и т. д. — чтобы проверять и контролировать самою себя, чтобы влиять на те сферы, где оказывается бессильным административное давление. В уродливом, бюрократически деформированном виде, — ведь бюрократия иначе не может, само существо ее восстает против необходимости считаться с экономическими реальностями — но товарное производство и рынок сопровождают бюрократический централизм, хочет он того или нет. Даже если последний возомнит, что всю экономику можно регулировать при помощи одной только руководящей воли, экономика отомстит за это, попросту развалившись и похоронив под своими обломками химеру чисто административного управления, подобно тому, как это произошло в Кампучии или в маоистском Китае.
Бюрократическая планомерность прячет товарное производство на задворки, но оно постоянно напоминает о себе неприятными уколами. Без этих уколов не может эффективно работать управленческий механизм, но больно уж неприятно видеть, как экономика то и дело показывает кукиш «руководящей воле». Поэтому дилемма «план или рынок?» приобретает неожиданную безвыходную остроту из-за своей неразрешимости на основе подобного рода экономических условий.
Не случайно в 1930 году были дружно осуждены всякие попытки перехода к прямому продуктообмену и безденежным расчетам — на базе бюрократического централизма они, действительно, были беспочвенной иллюзией. Вполне справедливо многие экономисты того времени — Б. Борилин, Л. Гатовский, Г. Козлов — указывали на связь товарных отношений с неполной зрелостью социалистических производственных отношений.
Г. Козлов, например, указывал на то, что отказ от контроля рублем не ведет к созданию более совершенной системы учета и контроля, а приводит к их ослаблению340. Иначе и не могло быть на основе такого планового хозяйства, которое было пронизано бюрократическим извращением.
А можно ли было вести иной курс экономической политики, несводимый ни к медленной эволюции нэпа, ни к скорейшему декретированию социализма? Да, можно. Для этого были и экономические, и социальноклассовые, и политические предпосылки. Однако их оказалось недостаточно для того, чтобы был сделан именно такой выбор — выбор борьбы за социализм, опирающийся на обобществление производства на деле, на обобществление управления этим производством. На этой основе было возможно и действительное преодоление товарного производства — однако только в меру созревания необходимых экономических предпосылок. Но те возможности выхода социализма на новую степень зрелости, которые открылись в годы первой пятилетки, не были реализованы. Живое творчество масс, как главный фактор формирования социалистических производственных отношений, столкнувшись с жесткими рамками административной системы управления, не смогло преобразовать сложившийся хозяйственный механизм, а созданные этим творчеством новые социально-экономические формы либо распались, либо превратились в полуэфемерный придаток бюрократического механизма управления.