Поэтому нельзя говорить о полной и безусловной поддержке рабочим классом курса экономической политики того периода. Рабочие были не в состоянии самостоятельно выработать альтернативный курс, поскольку в рамках партии это стало невозможным, а те альтернативы, которые выдвигались за пределами «генеральной линии», логикой обстоятельств приобретали подозрительный оттенок. Выступление против линии партийного большинства автоматически означало вызов политическому курсу Советского государства, а любая дестабилизация государства, возможная в ходе борьбы за изменение его политического курса, несла в себе угрозу падения революционных завоеваний из-за внешнего вмешательства. Это заставляло очень многих сомневающихся в правильности проводимой руководством ВКП(б) политики все-таки сохранять лояльность этому руководству. Тем не менее, различным группам левой оппозиции (троцкистам, зиновьевцам, группе Смирнова—Сапронова и другим), несмотря на указанные обстоятельства, удалось увлечь за собой на какое-то время десятки тысяч членов партии и приобрести сочувствие в многотысячных слоях рабочих.
Имеются факты открытых протестов против наиболее очевидных промахов, вытекавших из проводимой экономической политики, как со стороны трудовых коллективов государственных предприятий (забастовки в 1931— 32 годах), так и со стороны вполне лояльных сторонников партийного большинства. Можно вспомнить, например, о попытках значительной части «двадцатипятитысячников» противостоять перегибам 1930 года в деревне.
Тем не менее, основная часть рабочего класса активно или пассивно поддерживала проводившуюся экономическую политику. Это определялось конечным соответствием ее хотя бы некоторым интересам рабочего класса. Рост промышленности, несмотря на все его издержки, связанные с временным падением уровня жизни, объективно создавал условия для последующего улучшения положения рабочего класса, создавая для большинства его слоев определенные перспективы. Для малоквалифицированных возникала перспектива профессионального роста, для высококвалифицированных — упрочения своего особого статуса на фоне массового притока из деревни неквалифицированной рабочей силы. Для бывших крестьян, перешедших в промышленность, привилегией являлось уже само по себе положение рабочего с прочной занятостью и определенной гарантией пусть невысокого, но стабильного заработка, — особенно, если сравнить это положение с возрастанием необеспеченности экономического положения в деревне, волной чрезвычайных мер, репрессий, а кое-где и голодом, обрушившимся на деревню.
Инженерно-техническая интеллигенция, несмотря на складывавшуюся атмосферу охоты за вредителями, также получала в ходе индустриализации широкое поприще для профессионального роста, карьеры, для применения своих творческих способностей, наконец.
Для всех этих социальных слоев индустриализация означала увеличение той социальной мобильности, которую принесла с собой социалистическая революция. Рабочие или члены их семей получили гораздо более широкие возможности для получения образования, перехода в разряд технической интеллигенции, для занятий научным или художественным творчеством, для выдвижения на руководящие должности в хозяйственный или государственный аппарат, для занятия выборных постов в общественных организациях или в партии. И поскольку основная часть рабочих непосредственно ориентировалась на выгоды или невыгоды своего материального и социально-бытового положения, будучи еще не втянутой в активное решение социально-экономических проблем, а значит, будучи не в состоянии прямо влиять на выработку курса экономической политики, она, эта часть рабочих, оказала поддержку тому варианту индустриализации, который фактически сложился.
Иначе говоря, соответствие этого курса в общем и целом интересам рабочего класса в условиях, когда он не смог в решающей степени овладеть контролем над своим государственным и хозяйственным аппаратом, оставляло мандат на управление в руках этого аппарата, в среде которого нарастала бюрократизация. В условиях такой поддержки со стороны основной массы рабочих и наиболее социально активные слои рабочего класса, как и их представители в партии, также неизбежно оказывались в состоянии фактического блока с бюрократическими элементами партийного, государственного, хозяйственного аппарата.