К началу 80-х годов возросший уровень как дефицита на потребительском рынке (чему способствовала стагнация в производстве большинства потребительских товаров), так и коррупции в системе управления сделали возможным широкое распространение такого феномена, как подпольное производство. Это было либо неучтенное производство на мощностях государственных предприятий, либо даже нелегальное строительство целых цехов по производству потребительских товаров (обычно «под крышей» государственных предприятий). Появился даже соответствующий термин, обозначающий полуподпольных предпринимателей, организующих подобное производство, — «цеховики». Производимые в таких цехах товары реализовывались через систему государственной торговли, что предполагало искажение и запутывание государственной отчетности.
Существование этого подпольного сектора было невозможно без покровительства множества чиновников достаточно высокого уровня, что свидетельствовало о значительных масштабах коррупции в государственном аппарате. Постепенно рос и теневой сектор в производстве услуг: услуги портных, машинописные услуги, услуги по ремонту бытовой техники, по ремонту квартир и т. п., даже тогда, когда их предоставляли работники государственного сектора, нередко осуществлялись на теневой основе, без государственной регистрации и по ценам черного рынка. Наряду с этим в данной сфере развивалось и индивидуальное частное предпринимательство.
Таким образом, фактически в рамках государственного сектора и отчасти рядом с ним происходило формирование латентных рыночно-капиталистических отношений. Эти процессы оказывали неизбежное влияние на состояние политико-идеологической сферы общества, что касалось как состояния партийно-государственного аппарата, так и настроений населения.
2.3. Идейно-политические последствия «застоя»
«Застой» с социально-экономической стороны представлял собой не что иное, как усугубление ведомственно-бюрократической эволюции планового хозяйства. Само вхождение общества в «застой» определялось тем, что осознаваемые правящим социальным слоем экономические проблемы лечились не путем воздействия на их причины. Проблема заключалась в том, что устранение этих причин означало бы нанесение удара по интересам правящего социального слоя в целом. Само его существование непосредственно опиралось на бюрократическую конструкцию планового механизма хозяйствования, и покуситься на эту основу для правящего слоя было невозможно. Точнее, это стало возможно — но значительно позднее, тогда, когда правящие группы нашли возможность заменить бюрократизированную плановую систему такой, в которой материальные интересы, по крайней мере, значительной части бюрократии могли бы быть гарантированы иным способом.
В 1960-е годы, и тем более, в 1970-е и 1980-е, правящий слой уже был не в состоянии, как в 1920-е и отчасти в 1930-е годы, осознавать опасность бюрократизации партии и государства для дела строительства социализма, и предпринимать, пусть и непоследовательные, но все же реальные попытки ограничить бюрократизм и использовать для этого различные формы контроля снизу. Поколение революционеров ушло (отчасти переродившись под влиянием изменения собственного положения в обществе, отчасти будучи выбито в ходе политической борьбы, а затем окончательно сойдя со сцены под влиянием процесса смены поколений), новая же генерация партийных и государственных чиновников была выпестована уже не участием в революционной борьбе, а службой в аппарате управления. Поскольку идеологический контроль был составной частью механизма партийно-государственного управления, постольку идеологические догмы имели немалый вес и для аппарата. Однако идеология не может надолго устоять перед эволюцией социально-экономического строя.
При этом нельзя отрицать, что политика правящего социального слоя в СССР в 50-е, 60-е и 70-е годы XX века во многом отвечала интересам большинства населения. Во многом, но далеко не во всем. Это был компромисс интересов, причем компромисс весьма непрочный, опиравшийся на самоограничение правящей элиты в силу идеологической традиции. Такое самоограничение стало размываться уже в 30-е годы, и кратковременное оживление идеологического импульса социализма в 50-е и начале 60-х годов не имело под собой оснований в виде глубоких политических и социально-экономических перемен. В результате эгоизм интересов правящей элиты, не встречая сколько-нибудь сильных сдерживающих факторов, исторически быстро размыл окостеневшие и выхолощенные идеологические стереотипы, связанные с социалистической традицией.