Барнаби сказал корреспонденту: «Ташкесенская позиция — это его Тулон или Аркол...» Милый Фреди! Он всегда придумает что-нибудь. Тулон или Аркол? Если б это было так! Валентайн Бейкер отдавал себе отчет в том, что Ташкесенское сражение будет лишь отчаянной попыткой задержать продвижение победителя, будет последним страшным усилием, чтобы дать побежденным время для отступления... Что напишет Френсис в «Таймс»? Поймет ли он глубокий смысл предстоящего сражения или увидит в нем только маневры, атаки и контратаки, и то, какой батальон был храбрее других, и как испытанная британская стратегия и тактика в сочетании с высоким классом командования военачальника, отдавшего себя на службу нашим друзьям... «Знаю, все знаю!» — говорил себе Бейкер.
Вот если б корреспондентом этим была Маргарет Джексон, о, тогда его сейчас занимали бы совсем другие мысли... Вспомнив вдруг об американке, он не мог больше думать ни о чем другом. «Опять мои фантазии», — продолжал он разговор с собой, умышленно называя фантазиями свои мечты. Это, правда, было очень скромное, очень незначительное увлечение по сравнению с теми, которые у него бывали прежде, до встречи с нею, но сейчас, во мраке линейки, которая то и дело останавливалась на крутой горной дороге, ему было приятно вспомнить эту красивую женщину и он думал о ней с тоской.
Незадолго до полуночи, когда Бейкер снова задремал, линейка добралась наконец до Камарцев.
Сонный Шакир пожал ему руку, накинул на плечи шинель, потому что в палатке было холодно, и знаком пригласил сесть на низенькую табуретку.
Бейкер продолжал стоять.
— Прошу вас, говорите, — сказал Шакир, зевнув. — Речь будет идти о русских?
— О них, ваше превосходительство.
— Оставьте официальный тон, дорогой Бейкер... Говорите, говорите! В каком направлении они движутся? Сколько их? — забрасывал его вопросами командующий армией, словно подталкивая одним вопросом другой и этими толчками прогоняя одновременно сон, который никак не оставлял его.
— Прямо напротив наших позиций, на Негошевских высотах, находится не меньше двадцати тысяч.
Шакир проснулся окончательно. Его продолговатое красивое лицо, окаймленное кудрявой бородкой, вытянулось еще больше. В проницательных глазах блеснула тревога.
— Двадцать тысяч, — повторил он; пытаясь овладеть собой, он волновался еще сильней. — А цифра эта проверена, дорогой друг?
— Мы это видели сами. Я уверен, что за высотами есть еще их части. Там по меньшей мере столько, сколько требуется для защиты их флангов, — об этом говорит простая логика.
Шакир молча стал расхаживать из одного конца палатки в другой. Свет фонарей, встречая его, отбрасывал то на одну, то на другую стену быстрые неровные тени. Он остановился у карты. Поглядел на нее, поглядел на Бейкера и сказал:
— Вы имеете право... Да! Но даже если бы я поверил, я все равно был бы не в состоянии выделить вам необходимые войска. Вы же свидетель, Бейкер. Что осталось от моей тридцатитысячной армии? Она растаяла. Чем я располагаю сейчас? Половиной.
Он сделал еще несколько шагов, подошел к столу, закурил короткую трубочку, глубоко затянулся. Бейкер молча смотрел на него. Сочувствия он не испытывал.
— Главнокомандующий в Софии. Он извещен, — продолжал Шакир, по-прежнему меряя шагами палатку. — У него есть резервные войска. Со дня на день он ждет подкрепления. Ему и карты в руки. Только вот к чему все это приведет?.. Двадцать тысяч, говорите вы? Если эти двадцать тысяч окажутся в тылу моей армии, это будет самая настоящая катастрофа! — добавил он расстроенным голосом, и не столько смысл его слов и даже не их обилие, столь необычное для всегда сдержанного Шакира, а именно этот испуганный голос больше всего и самым неприятным образом поразил Бейкера.
— Отведите армию, — сказал он.
Шакир встретился с ним взглядом, но промолчал.