Услышав его бесстрастный голос, Сулейман удивленно повернул голову.
— Говорите, майор.
Остальные тоже как по команде обернулись к Сен-Клеру.
Не меняя выражения лица, уставившись взглядом в какую-то одну точку, Сен-Клер сообщил:
— Сегодня утром неприятель атаковал тремя дивизиями Ташкесенские высоты, служащие единственным прикрытием тыла вашей Арабаконакской армии.
В салоне все замерли. Среди гробовой тишины Сен-Клер произнес:
— Конец иллюзиям, господа!
Слова его заглушил неистовый крик Сулеймана:
— Армия... маршалы! — он вскочил с дивана. — Пятнадцать тысяч, двадцать тысяч. Бросить на них! Сейчас, немедленно! Господа командиры!.. Отправляйтесь. Надо ударить им в спину! Всеми силами... в спину! Умрите, но уничтожьте эти три их дивизии... Всех, всех неверных уничтожить... Во имя аллаха и пророка его! Во славу падишаха, отца нашего! О аллах!.. — вопил, ставший красным, как его борода, Сулейман.
Он подбегал то к одному, то к другому паше, тряс их, обнимал, заклинал умереть за истинную веру.
— Аллах! Аллах! — гудел красный салон.
А вскоре и весь дворец, и окрестные казармы, и лагери новоприбывших частей, и турецкие кварталы города, весь город вдоль и поперек, где только были мусульмане, потряс дикий, устрашающий крик:
— Аллах!..
Глава 27
— Аллах! Аллах!.. — отдавалось эхом от ощетинившихся снежных вершин над Ташкесеном.
А от подножия их, где как на ладони видны были темные ряды двинувшихся в атаку русских, несся другой мощный перекатывающийся крик:
— Ур-р-ра!
Били тысячи ружей. От орудийных выстрелов вздрагивала земля. Снаряды и ядра взлетали в голубой простор, свистели, выли, разрывались и несли смерть.
Смерть, повсюду смерть. С барабанным боем. С трубами. И снова гремят выстрелы... Фьюуу! Фьюуу! — свистят пули «кринок», «берданок», «шнайдеров», «пибоди-мартини»... Вдали рявкнуло четырехфунтовое бронзовое орудие. Стальной «крупп» заставил вздрогнуть землю... Бум! Бум! — разрываются снаряды. Несется протяжный предсмертный крик. Кто-то падает, другой ослеплен, третий разорван на куски.
— Аллах!..
— Ура-а! Ура-а!
«Сколько еще мы сможем продержаться? — лихорадочно думал охваченный волнением, обычно спокойный Валентайн Бейкер. — И что происходит с Аликсом? Когда же придет наконец это проклятое подкрепление?»
Он отправил своего помощника просить еще два полка. Увещевания по телеграфу не помогли. А с нынешнего утра турки, охваченные паникой, сами прервали телеграфную связь. Безумцы! Трусы! И все же он надеялся на Шакира. Только бы тот не начал снова оттягивать. Они договаривались о двухдневной отсрочке отвода войск, тот обещал. По счастливому стечению обстоятельств русские дали им еще один день отсрочки. Целых три дня! Но воспользовался ли этим Шакир? «Крайний срок для отвода армии кончился вчера вечером. Выполнил ли Шакир обещание? Все бы прошло тогда легко, без жертв, без риска. В темноте бы я незаметно примкнул к их арьергардным частям. А теперь придется снова ждать ночи! Ночи! Дождусь ли я ее?» Об этом он тоже написал Шакиру. Настаивая. Предупреждая. С раздражением, которого уже не мог сдержать. Если они не отойдут этой ночью, погибнет все!
Неотрывно вглядываясь в холмы, Бейкер отдавал приказания то и дело подбегающим адъютантам, наблюдал за неприятелем и ждал.
— Какая красота, паша! — воскликнул вдруг Барнаби.
— Что?
— Это невозможно сравнить ни с чем, хотя я видел немало любопытного. Ради одного этого стоило прибыть сюда!
«Хорошо еще, что он не утратил способности шутить», — подумал, отводя от глаз бинокль, Бейкер. Но тщательно выбритое лицо Фреди было как никогда серьезно. Даже немного испуганно и удивленно.
И в самом деле картина, открывавшаяся перед ними, была поистине страшной, но в то же время и величественно красивой. С высоты, где они укрывались за скалами маленькой естественной крепости, он видел все поле сражения. Огромный венец заснеженных гор окружал его — на севере высоких, окутанных черными тучами; напротив — плоских, покрытых коричневыми лесами; на юге — извилистых, золотисто-белых от солнца и таких мирных. Внизу равнину пересекала прямая линия превратившейся в месиво дороги на Софию. По обе ее стороны на белом снежном покрове отчетливо вырисовывались плотные серо-желто-коричневые прямоугольники движущихся резервных частей. Там же виднелись ощетинившиеся батареи и над ними желто-бурые облачка дыма; они поднимались, разрастались, набухали и, соединившись, уносились вдаль, подхваченные ветром. Скакали лошади. Целые эскадроны конницы. Или отдельные всадники — адъютанты и курьеры, передававшие приказы. Впереди батарей, на высоте, которая отсюда, сверху, казалась куда ниже, чем была на самом деле, и находилась в зоне действия батарей турецких крупнокалиберных орудий (артиллеристов эта высота не раз вводила в искушение, и время от времени они принимались обстреливать ее), виднелась небольшая группа людей. Может, это был штаб генерала Гурко. А по направлению к турецким позициям двигались колонны солдат. Одна колонна — с юга — продвигалась к Чеканцам, где буран намел огромные сугробы, другая, двигаясь фронтально, входила в оставленный Ташкесен, а третья, пожиже, устремлялась к высотам над Даудкей, которыми русские успели овладеть еще утром, так же как немного позже овладели и южным флангом, и теперь с севера и с юга медленно приближались к скалистому гребню, который защищал важный проход в Камарлийскую долину.