— В том смысле, что леди Стренгфорд вместо Красного Креста носит эмблему Красного Полумесяца... И по этому поводу они обменялись известными вам репликами...
— Из-за такой чепухи нас лишат общества такой очаровательной дамы!.. Нет, нет! Тогда мы по крайней мере пойдем вас провожать... Nicolas! Савватеев, граф, пойдемте! А где наш Гавелог?
— Одну минутку! — остановила его Маргарет. — Мне надо попрощаться! Ведь у меня тут столько друзей!
Она направилась к консулам.
Князю Николаю тоже понадобилась эта минута. Он подошел к компании врачей, где были Ксения, Климент и полковник Сердюк, который подозрительно выспрашивал:
— Если мне не изменяет память, Климентий Славич, это тот самый хирург доктор Грин, который, как вы сказали, делал инъекции возбуждающих препаратов нашему агенту Дяко? Не понимаю, как же вы доверили ему нашего Кареева?
— Не знаю, — сказал Климент. — Я только думал, что Сережу надо спасать. Операция подтвердила: еще несколько часов, и конец. А что касается доктора Грина, то я был очень обрадован, когда узнал, что он еще не уехал, — ведь это действительно исключительный хирург, класса нашего Склифосовского, скажем. И потом... но вы едва ли поймете это чувство, Александр Казимирович... Папаша и Бакулин могут это подтвердить. Когда врач берет в руки скальпель, весь остальной мир перестает для него существовать. А доктор Грин — настоящий врач, и притом один из самых выдающихся врачей нашего времени...
— Я хотел вас кое о чем спросить, Ксения Михайловна, — тихо сказал князь Николай, как только увидел, что принц знаками торопит его.
(Принц Александр Ольденбургский явился на погребение, чтобы поближе познакомиться с обычаями болгар на тот случай, если императорское благоволение определит ему стать главой их государства.)
Лицо Ксении замкнулось, она последовала за князем. Они отошли в сторону, провожаемые многими взглядами, и он спросил ее:
— Вы говорили о нем? Он уже вне опасности?
Она кивнула. Он смотрел на нее насмешливо-ласково.
— Ну, а теперь что? Вы с ним или со мной, Ксеничка?
— Он уехал, — сказала она. — Утром его отправили с эшелоном. Как говорится, он списан с корабля.
Что-то блеснуло в усталых глазах князя, две маленькие радостные искорки, и он сказал:
— Тогда я затребую тебя в здешний лазарет.
— Я не могу, князь,— прервала она его. — Не могу... Нет!
— Ксения, ты заставляешь меня говорить тебе все начистоту...
Она не ответила.
— А что он? — изменившимся голосом спросил князь Николай, удивленный тем, что она действительно может любить.
— Не знаю, — сказала она. — Английский врач предупредил, чтоб никаких волнений... И я не посмела... Он так и уехал.
— Что же ты теперь думаешь делать, Ксения?
— И я уезжаю завтра, только на юг... Судьба! — добавила она, передернув по привычке плечами, и улыбнулась.
— Вы идете, ваше сиятельство?! — крикнула Маргарет, проходя мимо них.
Князь ответил, что сейчас придет, а она остановилась, чтоб попрощаться с Филиппом.
—Как я сожалею, что мне не удалось побывать в вашем поместье, — сказала она. — Но ничего, вы поедете туда с вашим новым квартирантом, с графом. Или же с этим Савватеевым; он разбирается в таких вещах... Что касается меня, то я насмотрелась достаточно, — цинично откровенно сказала она, с болью вспоминая свои недавние унижения. — Ну, а когда вы уже в самом деле отправитесь в Париж, разыщите меня — я пробуду там до весны! — добавила она, протягивая ему руку.
— Я провожу вас! — сказал он, расчувствованный и гордый тем, что он снова в центре большой жизни.
— Благодарю вас, Филипп, меня проводит его высочество! — остановила его Маргарет, сердечно пожала ему руку и сразу же удалилась.
— И я тоже уезжаю сразу же после рождественских праздников, — сказал Леандр Леге Неде и Андреа.
Он сам подошел к ним, чтобы выразить свое соболезнование, он сочувственно им кивал и печально улыбался. Окружающим его поведение показалось странным; некоторые следили за ним с насмешкой, другие с удивлением. Позитано и Климент прервали разговор и уставились на них. Разве можно было ждать, что произойдет; что все так переменится? Все это действительно произошло, все переменилось. Поведение Леге говорило о том, что никто и ни в чем не виноват. Они пожали друг другу руки, Неда — растроганная, Андреа — замкнутый, Леге — давно уже переборовший свое чувство, они поклонились, попрощались. Позитано и Климент заторопились навстречу Леге.
— Пойдемте со мной на могилу дочери, она совсем близко! — сказал он им, словно стараясь предварить слова Климента.
Они оба последовали за ним, и все то, о чем они до этого говорили — о пожарах, обо всем, что было в ту ночь, о новых планах Гурко, — сейчас, когда они шли с Леге, весь этот мир больших событий и дел словно бы потонул в воспоминаниях о маленькой Сесиль. «Она была в моем доме словно мое собственное дитя», — думал Позитано. «Только она, эта крошка, одна она по-настоящему меня любила», — думал Климент.
***