— Вообще-то… не очень хорошо.
Мать явно расстроилась, но расспрашивать подробнее не стала.
— Очень жаль.
Томас пожал плечами и взглянул на отца:
— Я не уверен, что вернусь обратно в «Клэйтон».
Судья нахмурился:
— Ты получил мое сообщение?
Томас кивнул.
— Макс собирается развернуть перед тобой красную ковровую дорожку. Он даже поговаривает о том, чтобы через год принять тебя в партнеры.
— Я не уверен, что хочу этого.
Судья замолчал. Отец, потерявший дар речи, — это было редкостное событие. Вместо него заговорила мать:
— Тогда чего ты хочешь, дорогой?
Томас ухватился за край стола.
— Я как раз стараюсь в этом разобраться.
Судья встал.
— Я просто не верю своим ушам. Когда тебе было пятнадцать лет, ты сказал мне, что мечтаешь стать федеральным судьей. Я сделал все, что было в моих силах, чтобы осуществить твою мечту. Я помог тебе с Йелем и Виргинской юридической школой. Я помог тебе с работой. Я смазал нужные шестеренки в «Клэйтон». И после всего этого ты собираешься взять и все бросить? Вот так запросто?
— Рэнд, — вмешалась Элена.
Судья бросил на нее яростный взгляд.
— Мне нужен прямой ответ, — сказал он. — Я его заслужил.
Томас глубоко вздохнул и посмотрел отцу прямо в глаза.
— Я знаю, о чем я мечтал, папа. И мне известно, как много ты для меня сделал. Но люди меняются. Жизнь меняется. Если ты хочешь прямого ответа, я дам тебе его. Я хочу доработать этот год в CASE, и я хочу найти способ убедить свою жену, что со мной ей будет лучше, чем без меня.
Судья воздел руки к небу. Он был вне себя.
— Ты говоришь об одном годе. А как насчет будущего, Томас? Что будет через десять лет? Через двадцать? Каким ты себя видишь? Где?
Томас почувствовал, что тоже начинает раздражаться.
— Я понятия не имею. Но знаю одно: я больше не желаю участвовать в этих крысиных бегах.
— Прекрасно! Замечательно! Теперь ты сравниваешь мою жизнь с жизнью грызуна.
Томас сверкнул глазами:
— Это не о тебе, папа. Я говорю не о твоей жизни, а о моей. Знаешь, почему я сейчас в Соединенных Штатах? Потому что сюда попала девочка из Индии. Ее перепродали в Америку. Мы спасли ее сестру из борделя в Бомбее. А теперь освободили и ее. Зита едет домой через несколько дней, и я еду с ней. Я не пытаюсь обесценить твои жизненные достижения. Я просто хочу сказать — возможно, я не хочу того же самого.
Он сделал глоток чая — Элена успела поставить перед ним кружку. Томас видел, что отец задумался, и знал, что будет дальше. Сейчас Судья быстро свернет обсуждение и удалится для принятия решения. А потом выступит с длинной речью, объясняя его, — как всегда в суде.
Так оно, разумеется, и вышло. Судья взглянул на часы.
— Месса начнется через пятнадцать минут, — сказал он, уже более спокойно. — Мы вернемся к этому разговору позже.
Элена с сожалением посмотрела на Томаса.
— Ты к нам надолго? — спросила она.
— Достаточно, — сказал Томас. — Я оделся специально для церкви.
Мать распахнула глаза. Томас не ходил с ними на службу с тех пор, как поступил в колледж.
— Я сегодня полон сюрпризов, правда? — сказал он и взял ее под руку.
После обеда Томас вернулся в Вашингтон. До конца дня он должен был сделать еще одно дело. Он на минутку остановился возле цветочного магазина, купил букет маргариток — в честь наступающей весны — и снова сел за руль. Через некоторое время он оставил машину у ворот кладбища Гленвуд и пошел вперед по извилистой тропинке. Он взял с собой ключи, но запирать автомобиль не стал — здесь было недалеко.
Томас вдохнул свежий, холодный воздух. Мир и спокойствие царили вокруг. Утренний дождь прекратился, и из-за облаков выглянуло солнце, но посетителей на кладбище не было. Могила была на вершине холма, откуда открывался вид на сад ангелов. Он посмотрел на надгробие, и печаль наполнила сердце — так, будто она никогда не уходила оттуда. Милая, дорогая Мохини. Маленькая девочка — слишком маленькая для того, чтобы умереть.
Похороны Мохини вызвали в семье ожесточенные споры. Родители Томаса, благочестивые католики, возражали против кремации, но Прийя была резко против погребения. «Выбирайте свою реку, мне все равно, — сказала она, — но дайте мне похоронить свое дитя достойно». Дела между ними уже тогда шли плохо, и эти переговоры и поиски компромисса разрушили то немногое, что еще оставалось. Они кремировали тело Мохини и развеяли ее прах в устье Гудзона. Но урна была захоронена в семейной могиле Кларков на кладбище Гленвуд.