Наконец владелец борделя заговорил.
— Пошли, — скомандовал он Зите.
Ахалья встала.
— Возьмите меня! — в отчаянии почти крикнула она. — Не трогайте ее.
Сухир обернулся к ней и нахмурился.
— Ты останешься здесь, — бесстрастно сказал он. Потом взял Зиту за руку и вытащил ее из комнаты. Бросив на Ахалью испуганный взгляд, она скрылась в темном провале лестницы.
Дверь захлопнулась. Ахалья вздрогнула, словно от выстрела, закрыла лицо руками и зарыдала. Кровь бросилась ей в голову, и стены медленно закружились. При мысли о том, как ее младшая сестра будет лежать, распростертая, под мужчиной, бьющимся в судорогах страсти, ей стало плохо, как никогда. Все ее попытки отстраниться, абстрагироваться от действительности разлетелись вдребезги. Почти на грани обморока она подумала, как найти в себе силы, какими словами утешить Зиту после того, что произойдет.
Мимо группы болтающих вешья Зита вслед за Сухиром прошла в холл борделя. По воскресеньям бизнес шел вяло. Мужчины сидели дома, смотрели по телевизору футбол и крикет и ложились в кровать со своими женами.
Повинуясь Сухиру, Зита встала у зеркала, под яркими огнями. Руки она сложила вместе, чтобы унять дрожь. На диване сидел мужчина, молодой, не старше тридцати пяти. Он был одет в дорогой костюм, на запястье у него Зита заметила серебряные часы. Мужчина окинул ее взглядом, но с дивана при этом не встал.
— Сухир говорит, что ты сирота, — произнес он на хинди. — Это правда?
Зита, сбитая с толку, кивнула.
— Он говорит, что ты здорова и что ты не беременна.
Она снова кивнула.
Он обернулся к Сухиру и обменялся с ним несколькими словами; языка Зита не разобрала. В конце концов мужчина кивнул и пожал Сухиру руку. Потом он бросил еще один долгий взгляд на Зиту и вышел. За все это время он даже не сделал попытки подойти к ней ближе.
Зита почувствовала облегчение — такое, что едва могла стоять на ногах, но в то же время смутную тревогу. И Сухир, и мужчина вели себя загадочно. Она вспомнила Новый год, ночь, когда Шанкар лишил Ахалью невинности. В тот раз Сумира одела их в прекрасные, тонкой работы сари, украсила ожерельями и браслетами и вплела в волосы цветы. Все это было сделано для того, чтобы привлечь клиента, выманить из него как можно больше денег. Сегодня же Сухир просто вошел в комнату и привел ее к клиенту без всякой предварительной подготовки.
Они снова поднялись по сырым скрипучим ступенькам в комнату на чердаке. Еще за дверью Зита услышала, как рыдает Ахалья, и сердце ее сжалось. Она бросилась к сестре, вцепилась в ее сари и тоже заплакала, хотя ничего дурного с ней не произошло. Она плакала потому, что их родители умерли. Потому что плакала ее старшая сестра.
Нарыдавшись всласть, сестры чуть отстранились друг от друга. В глазах Ахальи Зита прочитала безмолвный вопрос.
— Ничего не случилось, — прошептала она. — Там был мужчина, но он до меня даже не дотронулся.
— Он тебе что-нибудь говорил?
— Спросил, правда ли я сирота и не беременна ли я.
— А Сухир? Что он сказал?
— Я не знаю. Я не поняла. Они говорили на каком-то другом языке, не на хинди.
Ахалья порывисто прижала ее к груди.
— Сам Рама хранил тебя, Цветочек, — сказала она. — Он не дал этим людям причинить тебе зло.
— Не Рама, — поправила Зита. — Это был баба. Он обещал всегда защищать меня.
Она закрыла глаза и представила себе лицо отца. Сильный, волевой подбородок, волосы с проседью, начинающие редеть на макушке, мудрые, добрые глаза, в которых всегда словно бы играли золотые искорки. Когда Зите было пять лет, он сказал, что всегда защитит ее. И с тех пор она ни разу не усомнилась в том, что так и будет.
— Ты права, — согласилась Ахалья и погладила сестру по волосам. — Конечно, это был баба.
Глава 8
Если ты не видал дьявола, посмотри на самого себя.
Мумбай, Индия.
Первая неделя работы в CASE стала для Томаса своеобразным погружением в дело. Рабочий день начинался в восемь тридцать с общего собрания, которое проводил Джефф Грийер. Главы отделов отчитывались о текущих делах — готовящихся операциях, новых зацепках, сборе документов для передачи того или иного дела в суд, о том, как идут дела у тех девочек, которых удалось спасти. Никто не рисовал радужных перспектив и не представлял обстоятельства в черном свете. Независимо от того, шла речь об удачах или неудачах, все старались сохранять спокойствие и не терять головы.