Только через безжалостное сомнение, вынуждающее прояснять и уточнять каждую деталь, пока все не станет прозрачно, в конце концов удается получить нечто очевидное. Сомнение – это техника прояснения ума. Оно служит для созидания, а не для разрушения.
«Любопытство, исключающее всякий страх»
За пределами математики оказывается, что уровня уверенности, которого требует Декарт, достичь невозможно по глубинным причинам, связанным с работой нашего языка и мозга, и эти причины лишь недавно были изучены (мы к этому еще вернемся).
Это ничуть не умаляет мощи и полезности картезианского сомнения. Послание «Рассуждения о методе» в плане личностного развития выходит далеко за пределы математики и поиска вечных истин.
Чтобы услышать это послание, крайне важно понять личность и мотивацию Декарта. Он отвергает скептиков, «которые сомневаются только для того, чтобы сомневаться, и притворяются пребывающими в постоянной нерешительности».
Его цель, как мы видели, прямо противоположна: он хочет «уверенно двигаться в этой жизни».
Его подход к сомнению тесно связан с его любовью к интуиции: он определяет ее как «то, что представляется моему уму столь ясно и отчётливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению».
Таким образом, сомнение соответствует теневым областям интуиции. Чтобы действительно в чем-то усомниться, недостаточно сказать, что сомневаешься, нужно искренне считать вероятным, что это может быть неверным. А для этого нужно сформировать в голове образ, который допускает, что для сомнения есть место. Если сделать это не удается – ты не сомневаешься, а уверен, как в том, что 2 + 2 = 4. Но как только удается вообразить сценарий, где нечто могло бы быть неверным, сомнение тут же запускает процесс перестройки мысленных представлений.
Поскольку картезианская версия сомнения задействует воображение, она похожа на техники, описанные в предыдущих главах, но касается не чисел или геометрических форм, а самого понятия истины.
Сомнение Декарта – это универсальная техника перепрограммирования интуиции.
А потому неудивительно, что из-под пера Декарта выходят советы, очень похожие на советы Гротендика и Тёрстона. Так, он призывает нас к полному вовлечению во имя когнитивного развития:
«Следует воспользоваться всеми вспомогательными средствами разума, воображения, чувства и памяти […] для отчётливого усмотрения».
Декарт нигде явно не говорит о пластичности мозга. Это понятие выделится в отдельную концепцию лишь через несколько столетий после его смерти. Но совершенно очевидно, что он описывает именно это, подчеркивая преимущества своего метода удивительно точными словами: «Пользуясь им, я чувствовал, что мой ум мало-помалу привыкает представлять предметы яснее и отчётливее».
Декарт открыл, что, когда мы искренне предаемся самонаблюдению, прислушиваемся к нашим когнитивным диссонансам, силимся уловить самые мимолетные мысленные образы и облечь их в слова, набираемся смелости, чтобы взглянуть в лицо внутренним противоречиям нашего воображения и хладнокровия, чтобы отстраниться от предрассудков и взглянуть на вещи как они есть, – то в результате наши мысленные представления меняются, становятся сильнее, надежнее, точнее и эффективнее.
То, что открыл Декарт, на самом деле свойственно человеческому телу.
В этом плане вездесущие у Декарта зрительные метафоры весьма поразительны. Когда он заявляет, что истина – это нечто «ясное» и «отчётливое», можно сказать, что он практически дает ей неврологическое определение. Его метод напоминает методы Тёрстона и Бена Андервуда: это метод, чтобы научиться видеть.
Подобный метод способствует глубокому пониманию, которое ослепляет Декарта, как и всех, кто с ним встречается. Это опыт, после которого никто не остается прежним, что стоит всех затраченных усилий.
Сомнение – это секрет не только творческого потенциала Декарта, но и его неправдоподобного апломба. Если читать «Рассуждение о методе» таким образом, то оно преподнесет важнейший урок уверенности в себе. Версия рациональности Декарта – конкретная, личная, она коренится в самых глубоких наших устремлениях. Это деятельность, которая укрепляет нас и заставляет расти. Следующая фраза принадлежит Гротендику, но ее вполне мог бы написать и Декарт: