Вопрос плодовитости потомства касается, в частности, ослов и лошадей, которые могут породить гибриды, но их потомки (мулы и лошаки) бесплодны. Значит, это два разных вида.
Можно было бы подумать, что мы наконец получили логически безупречное определение, но это далеко не так. Согласно этому определению, бесплодная особь сама по себе является отдельным видом. Когда вы кастрируете кота, он меняет видовую принадлежность. Это очевидная бессмыслица, но она следует из строгого применения этого определения.
Если серьезно – что делать, когда потомство в основном бесплодно, но иногда плодовито? Есть много документальных свидетельств о плодовитых мулах. Где провести границу? Нужно ли установить порог, принять волевое решение, что, если шансы породить плодовитые гибриды меньше 1 %, мы имеем дело с двумя разными видами?
Вопрос скрещивания по сути своей размыт и сложен. Когда два вида разделяются, в тот самый момент, когда определение было бы наиболее ценно, оно больше неприменимо. Это, в частности, относится и к истокам нашего собственного вида: наша ДНК содержит следы плодовитых гибридов с неандертальцами. Значит ли это, что Homo sapiens и Homo neanderthalensis – один и тот же вид, вопреки общепринятому мнению?
Помимо теоретических нестыковок, официальное определение концепции вида создает огромные практические сложности. Если я хочу узнать, являюсь ли я саванным слоном, мне нужно спариться с самкой Loxodonta africana. А что делать, если она не хочет? А если хочет, но не беременеет, потому что сейчас не тот момент? Сколько раз нужно пробовать?
Считается, что биологи намного практичнее математиков. Любопытно было бы узнать, как они справляются.
Смутно понимать, что мы разумеем
Самое странное во всем этом – контраст между тем, что мы неспособны дать стопроцентно надежное определение понятию «слон», и тем, что само понятие очевидно для нашей интуиции.
Услышав слово «слон», мы чувствуем, что отлично понимаем его значение. Встретив слона, мы узнаем его с первого взгляда. У нас есть идеально четкое представление, что из себя представляют слоны.
Проблемы начинаются, только когда мы пытаемся уточнить легкую неясность, которую вносит первое наивное определение, данное нами с целью сделать его совместимым с простыми, в общем-то, логическими рассуждениями. Словно наши попытки уточнить мысль каждый раз приводят к нестыковкам, их каждый раз нужно решать новыми научными открытиями, а в процессе, в свою очередь, опять появляются новые нестыковки.
Такое ощущение, что нечто простое, конкретное и даже очевидное невозможно по-настоящему выразить словами.
Эта странность относится не только к понятию слона. Это универсальное явление, отражающее неврологическую реальность мыслительных процессов и наши отношения с языком. Мы еще вернемся к этому в следующей главе.
Самая яркая иллюстрация нашей неспособности придать четкий смысл словам вышла из-под пера самого Чарльза Дарвина в 1859 году:
«Не стану я обсуждать здесь и различные определения, которые были предложены для термина "вид". Ни одно из определений не удовлетворило всех натуралистов; и, однако, каждый натуралист смутно понимает, что он разумеет, говоря о виде»[31].
Подобное признание в бессилии уже во второй главе эпохальной книги, которая как раз и называется «Происхождение видов», много говорит о безнадежности ситуации.
Мы никогда не понимаем полностью, что мы разумеем, и все же ухитряемся писать об этом книги.
Два языка, два правила игры
По сути, если вы хотите реально понять, что такое математика и почему она повсеместно присутствует в науке, надо исходить из хрупкости нашего языка.
Математика существует так же давно, как наше желание рассуждать и фиксировать с этой целью смысл слов. Это всеобщее заблуждение – сводить ее лишь к изучению чисел и форм. За пределами своего технического лексикона, теорем и уравнений математика – прежде всего иной способ использовать язык и присваивать словам смысл.
Человеческий и математический языки тысячелетиями развивались параллельно. Они так переплелись, что сейчас мы уже не всегда можем их различить.
В повседневной жизни, в самых обычных разговорах мы переключаемся между двумя способами использовать слова и обычно даже сами этого не замечаем.
Это относится к каждому из нас, включая тех, кто убежден, что неспособен к математике. Вне зависимости от нашего уровня культуры и образования мы все в определенной степени знакомы с математическим подходом, вплоть до того, что ежедневно обращаемся к способам мысли, которые он допускает.
31
Цит. по: Дарвин Ч. Происхождение видов путем естественного отбора / Пер. с 6-го англ. изд. К. А. Тимирязева и др., заключ. ст. К. А. Тимирязева, прим. А. С. Раутиана. – М., 2003.