— Что такое я сделал? Какой же я преступник? Я рыбак. Я люблю море… А как же моя мама?..
Полковник, расставив ноги, стоял посредине комнаты и, провожая Шумного мрачным взглядом, промолвил вдогонку:
— Покрепче с ним, покрепче!..
Петьку ввели в полуподвальную просторную комнату, где стоял длинный дощатый стол на низких, видимо подрезанных, ножках. У стены чернели венский старый стул и садовая скамья, с которой поднялись два стражника в брезентовых грязных фартуках. Один, высокий, костлявый, с большими мутными глазами, с сединой на рыжих висках, шагнул навстречу Петьке.
— Вам совдеповца прислали на обработку, — объяснили весело солдаты, подталкивая прикладом в спину Шумного.
— Что, тверд? — усмехнулся высокий стражник, меряя Петьку тусклыми глазами.
— Как видно, да.
— Ну что ж, сделаем его мягким.
Петька скользнул взглядом по грязным, как у мясников, фартукам стражников и почувствовал, как на затылке у него зашевелились волосы.
«Палачи… Сейчас будут пытать, — с ужасом подумал Петька. — Убегу!»
Он обернулся к раскрытой двери, точно готовясь рвануться в нее, но в эту минуту оттуда раздался странный, словно козлиный, голос:
— Э-э-э! Вот каков он! Ска-а-жи-и-те пожа-лу-уйста!
Дверь захлопнулась, и перед Петькой остановился сухонький, небольшого роста прапорщик с усиками на английский манер. Его тощая фигурка была затянута в диагоналевый френч и черные галифе, заправленные в начищенные сапожки. Под мышкой он держал тоненькую папку, а на кисти правой руки висел хлыст из желтой кожи.
Стражник подал офицеру венский стул.
— Тэк, тэк, т-э-э-к! — фасонно растягивал прапорщик и, закидывая ногу на ногу, скомандовал Петьке: — Ну-у-с, подойди-ка, юноша, сюда поближе. Вот здесь стань! Вот здесь, напротив меня! — он ткнул хлыстом в пол, показывая, где стать Петьке.
Шумный, опустив голову, подумал и шагнул к указанному месту.
— Прежде всего я тебе хочу дать совет, — сказал прапорщик, щурясь на Петьку. — Будь благоразумен.
Петька отвернулся от него.
— Я советую тебе… очень советую, — повторил прапорщик, — сознаться.
— Мне…
— Тсс! — прервал его прапорщик, поднося палец к своим усикам. — Я советую сознаться, и мы вот здесь, в папке, запишем об этом, а потом я доложу полковнику, и он тотчас же простит. Пойдешь к матери, которая тебя ждет там, у ворот.
— Я ни в чем не виноват.
— Мерзавец! — вдруг взвизгнул офицер, и его облизанное и уже изрисованное морщинками лицо налилось кровью. — Даю минуту на размышление! Слышишь, щенок?! — И он вынул из бокового кармана френча часы, нахмурился, затем порывисто встал и бросил стражникам: — На стол!
Петька выпрямился. Сердце часто застучало, в глазах, полных ненависти, что-то замелькало, мутное, страшное, затемняющее свет. Вдруг он почувствовал, как что-то разом сдавило его руки, и он всем телом скользнул по холодному кирпичному полу. Стражники приволокли Петьку к столу.
— Для начала тридцать шомполов! — скомандовал офицер и, хлестнув себя плеткой по голенищу сапога, форсисто зашагал по комнате.
Стражники быстро стянули с Петьки одежду, оставив на нем только рубаху.
— Сознаешься?
Петька весь сжался и, не ответив, сам лег на стол. Он скомкал край рубашки, воткнул в рот и сдавил зубами. Он слышал, что так легче переносить боль.
— Что он, дурак? — сказал офицер, поглядывая на стражников
— Нет, ваше благородие. Видно, у него такой нравный характер, пояснил один из палачей и зло взмахнул тонким стальным шомполом, врезая его в тело Петьки.
— Проклятые… проклятые… — простонал Петька и затих.
Он чувствовал режущую, нестерпимую боль, ощутил, как теплые струи крови потекли по бокам. Глаза заволокло туманом…
— Облить водой! — скомандовал офицер и быстро вышел из комнаты.
К вечеру со стороны Тамани показался колесный пароход «Вестник», за ним — несколько небольших катеров, буксирующих баржи. Они растянулись длинным караваном и медленно шли прямо в порт. С моря доносилось хлопанье колесных лопастей.
По мере того как караван приближался к гавани, многие жители — мужчины, женщины, дети — спешили к пристаням.
Скоро у ворот пристаней, вдоль гранитной набережной, собрались толпы встревоженных людей. Появились немецкие гусары и выстроились у ворот.
Суда приблизились и пришвартовались к пристани. Одна баржа бросила якорь посредине бухты и встала на рейде.
С берега было видно баржу, пленных, сплошной массой лежащих и сидящих в мрачной впадине трюма, прямо на мокром и грязном днище.