— А если скотина сдохла или продана, как поступают с такими?
— Арестовывают несчастных.
— Тебе, отец, жалко этих людей? — спросил Киричаев, глядя старику в глаза.
Тот замялся и, подумав, ответил:
— Да, жалко. Я только тебе это говорю, знаю, что ты никому не скажешь.
— Никому, — подтвердил Киричаев. — Значит, крестьяне недовольны своим господином? Советской власти хотят?
Старик едва слышно сказал:
— Как же будут довольны, если добро отбирают? За сестру двоюродную я сам просил Абдуллу. И что же ты думаешь — плети заработал. «Красными дышит муж твоей сестры, — говорит Абдулла, — и ты хочешь, чтобы я ему дарил телку? Скажи спасибо, что пули не подарил ему».
— Тебя били?
— Да… заработал на старости. Тверда у Абдуллы рука. — Старик заплакал, губы его дрожали под снежными усами. — Не стоит об этом говорить, я уже старик… Один бог знает, сколько было всяких беззаконий. Я своими глазами видел, что творилось в Симферополе… в Бахчисарае… Наши татары вырезали своих русских соседей, их детей, женщин… За что, спрашивается? Душа моя, Али, горит ненавистью к Абдулле. Я тебе тихо скажу: он много убил людей и нашей веры, убивал татар! Ходит слух, что в Алуште всех советских расстреливал… Да, он там был, я знаю… Это плачет девушка — дочь Березко. Отец не пожелал сдать снасти. Он забрал всю ватагу… сорок пять человек… Все погрузил в лодки и ночью уплыл на Бердянск, к большевикам.
— В Бердянске большевики?
— Да, так говорят. Туда бежал Березко. А дочь не знала. Пришла сюда… Абдулла Эмир запер ее… Она — заложница. Когда вернут лодки и сети, тогда ей свобода… Очень хорошая девочка…
— Ее охраняют?
— Дверь на замке.
— Ты выпусти ее. Жалко… — вдруг попросил старика Киричаев.
…Луна спускалась все ниже и ниже. Удлиненные тени деревьев сгущали мрак.
Старик Мамбет вышел на крыльцо, прислушался. Заливистое пение петухов предвещало приближение рассвета. Мамбет спрятал шкворень в рукав, спустился с крыльца. Достигнув домика, остановился и посмотрел в решетку окна. До слуха его донеслось легкое дыхание спящей. Мамбет зашептал:
— Эй, кыз, раскрывай глаза и беги скорей к своей мама!
Аня, видимо, крепко спала.
— Бедненькая Аня, я правду тебе сказал, — уже громче проговорил старик, — скоро надо, скоро… лети, как птичка, я двери тебе открываю сейчас…
Послышались чьи-то тихие шаги. Старик обернулся. Киричаев спрятался за угол домика.
Аня проснулась. Ей показалось, что шептал Петька Шумный. «Наверно, приснилось», — подумала она, открыла глаза, прислушалась… Тихо….
Киричаев приблизился к окну.
— Мы други твоего отца, — проговорил Али. — Ты видела, что я вчера пришел сюда… Я тебе даю свободу, скорей тикай.
— Я боюсь, — раздался голос Ани. — Уходи, я никуда не пойду. Я кричать буду!
Киричаев вздохнул, отошел. Старик звякнул шкворнем, вошел в домик и быстро вернулся.
За ним вышла Аня. Лунный свет осветил ее испуганное, бледное лицо.
Миновав журчащий фонтан, они свернули в гущу сиреневых аллей. Киричаев крадучись последовал за ними.
Старик проводил Аню до ограды и сказал:
— Здесь, за широкой стена, твой свобода. Иди, только смотри часто на сторона.
Старик пожал своими жесткими руками нежную руку Ани, и она, шурша по траве, покрытой блестками росы, быстро исчезла.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Генерал Гагарин учредил в городе контрразведку и во главе ее поставил калединца, крупного помещика, капитана Цыценко.
Его все знали в городе. Люди, увидев издали капитана, его глубоко запавшие черные глаза и бычью шею, старались избегать с ним встречи.
Власть Цыценко была неограниченна.