… Цыценко взял свой тяжелый бювар с золотыми застежками и монограммой, преподнесенный ему в день ангела, и поехал на доклад к генералу.
Гагарин, в ночной длинной рубахе, в мягких комнатных туфлях, метался по большой комнате и курил сигару. В большие окна, выходившие на море, вливались оранжевые лучи солнца.
— Прежде всего, ваше превосходительство, — начал капитан деловито, — сегодня ночью с вашего разрешения было вывезено на барже семьдесят совдепских солдат — все утоплены в проливе, за крепостью.
Гагарин остановился и строго посмотрел на Цыценко.
— Все сделано аккуратно… По методу немцев, ваше превосходительство. Катером подвезли на баржу старые колосники. Арестованных связали. Когда вышли из бухты, каждому к шее колосник, некоторым — по два, смотря по комплекции…
— Смотрите, без огласки!
— Так точно! Разрешите огласить список очередной партии, назначенной сегодня на двенадцать часов.
— Прошу вас, — сказал генерал, лег в постель, прикрыв одеялом голые колени, и спросил: — К расстрелу?
Капитан удивленно посмотрел на бледное лицо Гагарина и с расстановкой сказал:
— Полагаю, что да. Точно установлено, что они все большевики.
— Миловать нельзя!
Капитан вынул из бювара списки и начал читать:
— «Властью великой и неделимой России…»
— Ладно, ладно… — замахал рукой генерал.
Капитан вспомнил, что Гагарин не любит предисловий.
— Первым по списку идет схваченный на Кубани, в госпитале, раненый матрос с крейсера «Свободная Россия», двадцати девяти лет, холостой, Иван Матвеев, большевик-комиссар.
Генерал жестом приказал: «Дальше!»
— «Пастух Григорий Синица, тридцати семи лет, семейный, Петровской волости, Керченского уезда. Во всеуслышание требовал советской власти и водрузил на своих воротах красный флаг».
— Дурак!
Капитан читал:
— «Дмитрий Маслов, четырнадцати лет, по прозванию Шкет, чистильщик сапог. При советской власти выдал офицера».
— Как? Кому?! — воскликнул Гагарин и поднялся, свесив с кровати свои волосатые ноги.
— Перед эвакуацией из Керчи Совдепии поручик в штатском платье вышел почистить сапоги и как раз попал к своему постоянному чистильщику. Паршивец заорал во все горло: «Здравия желаем, господин поручик!»
— Расстрелять гаденка! — перебил генерал.
— Слушаюсь.
Генерал соскочил с кровати и, напяливая брюки, бормотал:
— Господи, до чего дошли, мерзавцы!..
Капитан читал дальше:
— «Сеид Абла, татарин, пятидесяти лет, семейный, крестьянин Сарайминской волости, Керченского уезда, деревни Кой-Алчи. Вилами ранил помещика при отобрании имущества…»
— Дальше!
— «Женщина Устинова с годовалым ребенком, жена расстрелянного большевика… Проклинает офицеров во всеуслышание, именуя их палачами».
— Ребенок… ребенок… — насторожившись, повторял генерал. Лицо его потемнело, он дернул пальцем, как будто за собачку револьвера. — Да… Сколько их у вас там? — раздраженно спросил он.
— Еще тридцать пять человек.
Генерал задумался, но вскоре процедил устало:
— Расстреляйте всех.
В крепости шли приготовления к очередной казни.
Цыценко выбрал место для расстрела внизу крепости, у самого моря, где по берегу тянулся длинный ряд старинных пушек, уныло глядевших в море. С северной стороны балку ограждала высокая стена крепостного туннеля со множеством окошек-бойниц.
В половине двенадцатого все приготовления были закончены. Необозримая поверхность моря, под жарким солнцем дробившаяся ослепительными переливами ряби, играла все новыми и новыми оттенками.
На дороге, вьющейся по склону, показались арестованные. Бледные, измученные люди радовались солнцу и жадно вдыхали насыщенный ароматами трав, прозрачный воздух.
Пленники были связаны за руки по четыре человека. Вокруг шли юнкера и офицеры. Конвой шел молча, держа винтовки наперевес.
Крепостные жители, жены и родственники офицеров, тоже шли за колонной, некоторые забегали вперед, чтобы поудобнее пристроиться и посмотреть на казнь.
Барон фон Гольдштейн и генерал Гагарин были уже на верху высокой стены. Около них толпилась группа немецких и русских офицеров.
Колонна, достигнув назначенного места, остановилась на площадке, заросшей густой и мягкой, как ковер, травой.
— Всех не расстреляете! Народ отомстит за нас! — громко сказал высокий красивый матрос, обращаясь к Гагарину. Большие голубые глаза его ярко горели, растрепанные черные волосы ниспадали на бледный выпуклый лоб. От волнения верхняя губа его вздрагивала.