— Сын! Сереженька мой! — и бросился к ребенку. — Таня, Таня! — окликнул он девушку в белом. — Ну, сестренка, иди же ко мне, иди!
Партизаны пропустили девушку, которая заплакала, увидев своего брата в живых. Она давно считала его погибшим в скалах, под землей. Колдоба обнял ее крепко и расцеловал.
— Вера где? — спросил он быстро, оглядываясь вокруг, словно ждал ее тут же увидеть.
Таня, колеблясь, тихо шепнула:
— Арестована с отцом. Сидят в крепости. Сказали: когда ты явишься к ним в штаб, тогда их освободят.
Лицо Колдобы потемнело. Он медленно опустился на ступеньку лестницы. Посадив на колени сына, напряженно думал.
— Папа, папа, смотри, какой у меня барабан!
Мальчик стал колотить палочками по донышку барабана.
— Папа, я лошадку хочу. Купи… Мама барабан купила, а теперь мамы нет. Офицеры маму отобрали. В тюрьму посадили, а я с тетей Таней молоко им ношу.
Колдоба тяжело дышал, бережно держа ребенка в своих могучих руках.
Мальчик дергал медные патроны, которыми была окутана грудь Колдобы. Сестра рассказывала брату подробности ареста невестки и отца.
Внезапно внизу прогремел залп. Затрещала стрельба у Шарогородской мельницы, за собором.
Колдоба вскочил:
— Шумный, к мосту! Товарищи, все по местам! Спокойно! Держите связь…
Он быстро передал сестре сына, второпях поцеловал обоих и сразу оторвался от них взглядом.
— Эх, черт возьми! Не проверил сам, и вот что получилось!.. Шумный, видишь, до чего ты допустил? Лети туда, возьми около штаба людей, сними засаду от института, возьми кольт в штабе. Надо мимо кирки, пока не поздно, пробраться, пересечь путь… Беги!
Колдоба был взбешен тем, что белым удалось нащупать слабое место и прорвать фронт. Он знал, что маленькие военные хитрости срывают большие дела. Он вскочил на лошадь и помчался к штабу. Группа партизан, схватив оружие, ринулась за ним.
Вдоль грязной, вонючей речки Мелек-Чесме, которая тянулась от самого моря и дальше, по солончакам, словно черная жила, огибая окраины города, встали цепи карательной экспедиции Мултыха.
По всей реке поднялась ружейная и пулеметная стрельба. Партизаны, укрепившиеся на противоположном берегу, отвечали частыми залпами по длинным, вырастающим из зелени цепям мултыховцев.
Мултых поругался с генералом Губатовым, не поладил и с другими штабными и рискнул сам повести наступление на город. Разве он не создал себе славу насилием и грабежом? Перед ним и его отборными кубанскими «орлами» трепетало даже белое командование. Мултых чувствовал себя героем. Когда доходило до споров, он указывал на свой правый рукав, где был нашит белый череп с перекрещивающимися костями, — он был героем Ледяного похода, одним из немногих оставшихся в живых питомцев генерала Корнилова. Потом кивал на своих «орлов» кубанцев и говорил:
— Вот они! Видите вы их? Может быть, вы не согласны со мной? Имейте в виду, что я не из мещан, наживших себе нашивки задницей. Я — дворянин. Мое слово для кубанцев — закон. Помните это!
Мултых отдал приказ по всему своему фронту — идти в атаку. Он гарцевал на кобыле вдоль линии позиций, за ним — телохранители в черных черкесках.
Колдоба, стоя на склоне горы, наблюдал бой, закипающий у речки Мелек-Чесме. Над зеленью садов всплывали маленькие беленькие клубочки дыма. Было видно, как вереницами перебегают сгорбившиеся люди, падают в траву, стреляют, вновь поднимаются, бегут, падают и стреляют… Казаки-мултыховцы много раз бросались в атаку. Приказ Мултыха перейти речку вброд не был выполнен. Партизаны частым огнем не подпускали казаков. Наконец внезапным напором две сотни мултыховцев смяли заставу партизан на Корецком мосту и врезались по Шлагбаумской улице в середину города. Они поставили свои посты с пулеметами на всех углах и переулках.
Городские ворота, прославленные в старые войны, считались главным «ключом» города и с давних времен носили название «Шлагбаум». По бокам этих исторических ворот стояли высокие квадратные пьедесталы стального цвета. На них сидели огромные, с распростертыми крыльями, серебряные львы с широкими выпяченными грудями, продолговатыми головами и открытыми хищными ртами. Эти львы смотрели вниз, на мостовую улицы. Казалось, они схватят и проглотят всякого, кто посмеет войти в ворота.
Казачий офицер, сотник, вспомнил, что по обычаю предводитель войска, взявшего ворота города, имел право требовать от осажденных городские ключи — и тогда город объявлялся сданным. Он влез наверх, встал крепкими ногами на голову льва и закричал: