Партизаны залегли вокруг подгорья, внутри тесного кольца белых. Час назад жизнь партизан была на волоске от смерти, а теперь они вновь были полны ярости и бодрости, словно рождалась новая сила в этих израненных и истощенных людях…
У большого серого дома на углу Набережной и Дворянской улиц собралась группа старых гарнизонных офицеров.
Когда в экипаже подъехал генерал Губатов, все бросились к нему, окружая тесным кольцом.
— Как быть? Что делать? — посыпались вопросы.
— Надо всем на позицию отправляться, господа, — сердито сказал Губатов и пошел в штаб.
Там он шагал по комнате, ни с кем не разговаривая. Бесился, не находя слов. Подумать только: его доблестную, стойкую офицерскую часть, о славных подвигах которой он только что телеграфировал самому командующему, партизаны разбили какими-то идиотскими камнями, убив его родственника, капитана Макрецова! Губатов остановился, потянул ворот мундира и сипло прорычал:
— Весь город перевешаю!
Помолчал, крутя плешивой головой, и предложил уже спокойнее:
— Да, господа, надо уничтожить всех пролетариев в городе, а иначе не избавимся от этой сволочи, от этого хамья… Все они здесь большевики, по одному их не переловишь. Решайте сами: сто выскочило из катакомб, а тысячи восстали!
Губатов ткнул в пол концом старинной изогнутой гусарской сабли и вдруг, подняв волосатые кулаки, закричал:
— Это черт знает что такое! Кучка мужиков, заеденных вшами, разбила офицерскую часть! Лучших офицеров вырвали из рядов!.. Зверем, з-ве-рем надо быть, тогда победим! — разъяренно добавил он.
Потом генерал схватился за голову и выговорил, чуть не плача:
— Такая рота… И что от нее осталось?..
Офицеры, стоявшие вокруг, смущенно молчали.
— Срам и позор для нас! — продолжал он тихо и удивленно. — Камнями закидали! А? Каково?..
В это время на улице раздался крик. Юнкера тащили коренастого, крепкого, средних лет человека. Из носа его капала кровь прямо на белую рубаху и на груди расходилась красными пятнами.
Толпа офицеров, находившаяся на улице, бросилась навстречу.
— Кто это?
— Кого ведут?
— Каменоломец, бандит, — ответил юнкер.
— Давай, давай его!
— Казнить!
— Расстрелять!
На этот шум и выкрики толпы из штаба высыпали все офицеры. Они окружили арестованного, трясущимися пальцами отстегивали кобуры, со всех сторон направляя на него дула револьверов.
— Попался, сволочь!
— Повесить негодяя!
В это время из-за угла вылетел ротмистр Мултых с конвоем чеченцев.
— Привели?
— Привели, — ответили юнкера, ограждая арестованного от разъяренной толпы.
Мултых соскочил с лошади. Денщик, подобрав поводья, отъехал в сторону. Ротмистр протолкался в середину толпы, выхватил шашку и заорал:
— Шире круг, господа офицеры!
Он быстро повертел над головой сверкающим казачьим клинком, выгибаясь всем туловищем, позвякивая шпорами, словно базарный фокусник, собирающий зрителей.
Офицеры с подобострастным смехом осадили назад.
Арестованный, бледный, с трясущимися губами, не сводил глаз со сверкающей шашки.
Мултых подошел к нему, строго посмотрел в глаза, затем надел лайковую перчатку, ткнул его кулаком в подбородок и спросил:
— Ты кто?
Арестованный вздохнул.
— Я с деревни, ваше благородие. Наше дело мужицкое: подошла пора, сено поспело, грабли и вилы надо, я и приехал купить, а тут вот беда какая господня — задержали.
— Врешь! — рявкнул Мултых и ударил крестьянина по губам.
На рубаху брызнула кровь.
— Накажи меня бог, за граблями приехал! — захлебываясь кровью, говорил крестьянин, приседая к земле, не в силах удержаться на ногах. — Пускай покарает меня господь, ежели не так.
Офицеры подталкивали друг друга, тихо смеялись. Мултых чувствовал на себе общее восхищенное внимание и, как истый артист, выдерживал паузу, тыча концом шашки в ноги крестьянина.
— Говори правду, голову снесу! — пригрозил Мултых.
— Ваше благородие, я и своим деткам, которых у меня четверо, закажу не ходить в город. Пустите меня до дому, помилуйте… — плакал и просил крестьянин. — Я же ни в чем не повинный. Ей-богу… Как перед господом!