Белые не наступали, а при свете прожекторов палили беспрерывно и кричали так, словно шли в атаку.
Колдоба созвал под прикрытие стен командиров. Тут было много старых партизан — вся головная часть отряда. Они ждали, что скажет Колдоба. Для чего он собрал всех вместе?
Колдоба с трудом разжал зубы и тяжело выдавил слова:
— Надо пробить кольцо и уйти.
Никто не отвечал.
— Не пробить… Мало нас, — отозвался наконец в темноте сдавленный голос.
Внезапно раздался сильный треск. Казалось, невдалеке разомкнулась земля и из недр ее вырвался огонь, осветив город. На вершине и на склонах в холодном свете прожекторов взлетели огромные красные смерчи огня и дыма. Тонко, словно разбитый хрусталь, зазвенели осколки. Камни сверкали в воздухе.
Колдоба крикнул:
— По местам!
Когда все разошлись, он подал команду:
— За мной!
Партизаны вытянулись узкой колонной. Молча пошли за Колдобой.
В холодном, щупающем каждый уголок свете прожектора, в лилово-красном озарении снарядных разрывов казалось, что все небо истекает лавой, зажигающей землю.
И все же сквозь шквал железа и огонь, под оглушительным грохотом ударов, пробивались партизаны.
Колдоба еле волочил ногу, поддерживаемый под руку товарищем. Он спешил, передавая по рядам:
— Быстрей, ребята, быстрей!..
Та-та-та…
Сразу стегнули несколько пулеметов. Партизаны бросились на землю. Сверху на них лег белый свет, осветив каждую ямку, каждый камень.
За стенкой в нескольких шагах от Колдобы раздался хриплый голос:
— Вот теперь погибли усе…
Сзади крикнул другой:
— Давай назад!
— Молчать! — сдавленно прорычал Колдоба. — Застрелю!.. Беги по цепи, — сказал он Шумному. — Прикажи лежать. Без паники! Пока не отдам команды — лежать!
А у самого в мыслях: вправо нельзя, влево нельзя, впереди — густой огонь, как горох сыплются пули, сзади — снаряды, сверху — прожектор…
«Как же быть?»
Он вспомнил одного офицера на германском фронте, который, когда его роту взяли в кольцо, а сверху били аэропланы, отдал последнюю команду: «Снять фуражки и приготовить душу богу».
При этом воспоминании Колдоба мысленно рассмеялся.
Между тем белые были в недоумении. Никто не отвечал на их пальбу. Партизаны словно провалились сквозь землю.
— Выждем, а потом снова пощупаем, — решил генерал Губатов.
Постепенно повсюду затихала стрельба. Отдаленно, в Татарской слободке, выли псы да гулко в тишине лопались одиночные выстрелы.
Колдоба вышел за выступ стены, посмотрел на черную улочку, лежащую перед ним, затем подозвал Шумного, Дидова и еще двух командиров и спросил:
— Сколько у нас людей?
— Человек восемьдесят, больше половины раненые, не могут двигаться, остаются в пути…
Колдоба глубоко вздохнул, помолчал, затем спросил:
— Пулеметов сколько?
— Пулеметы есть.
— Шумный, бери пулемет. И ты, Мишка, другой, — сказал Колдоба высокому матросу. — Сделаем удар — это наше последнее. И так — погибать, и этак — погибать. Лучше погибнем храбро, в схватке, как наши отважные товарищи, чем умирать трусами в петле белых палачей. Пробьем, товарищи, знаю, что пробьем, и уйдем, а потом опять соберемся, — с болью говорил Колдоба. — Пойдем на последнее.
Он закрыл лицо ладонями.
Никогда не видели Колдобу таким. Он согнулся, приложив руку к груди, и прислонился к стенке. Командиры поддерживали его. Колдоба вытер глаза рукавом и простонал.
Всем стало ясно, что силы его окончательно подточены. Несколько минут молчали. Вдруг Колдоба встряхнулся:
— По улице не пойдем. Часть перелезет через стенку в огород справа и по-над стенкой пойдет тихо вперед, а другая часть — на левую сторону, тоже в огород. Улицу оставим пустой. Весь удар — по этим двум угóльным домам. Идти тихо, пока не подам команды. Ну, по местам! Попрощаемся…
Он обнял Шумного, подошел к другому, третьему и так простился со всеми четырьмя командирами. Потом подтянул пояс и первым перелез через стенку.
За ним начали тихо перелезать все.
Нагнувшись, крадучись шли партизаны за командиром. Все вокруг казалось таинственным и напряженным.
Вдруг Колдоба заметил впереди, уже совсем близко, около углового дома, темный силуэт и стук солдатских сапог.
— Вперед!
Тишина рассыпалась!
— Ура-а-а-а!..
Эхо далеко откликнулось — в лощине, в садах, по всему склону горы.
Партизаны, растянувшись в цепь, бежали, согнувшись, щелкая затворами… Впереди сплошной огненной стеной рвались белогвардейские бомбы.