Партизаны слушали парнишку, кивали головами, жалели его и с нетерпением ждали известий о ходе восстания в городе.
Парнишка съежился не то от боли, не то от напряжения, не зная, как лучше выразить свою мысль.
— Восстание подавлено, — вдруг сказал он и, устремив глаза
в землю, замолчал.
— По-дав-ле-но? — удивленно протянул голос.
— А Красная Армия? — спросил Ковров.
— Красные отступают от Крыма, — ответил парнишка и, волнуясь, начал рассказывать: — Рабочих много поднялось в городе. Ох, чесали же беляков!.. Набили целые горы. Два раза из города выгоняли на окраину. Ничего бы не сделали белые — они уж бежать собрались, — кабы не англичане. Они с моря, с кораблей своих, так засыпали снарядами — света божьего не видать! Ох, и кры-ы-ли! Гору теперь не узнать — всю исконопатили. Белые валят сюда; говорят, прямо напором теперь полезут, сразу во все заходы… сюда, к вам…
Партизаны, подавленные, начали медленно спускаться вниз по крутому темному коридору.
В безмолвной толпе покачивалось несколько фонарей, их свет разрывал мрак, и казалось, что эти люди спускаются с горящими свечами в огромный склеп.
На желто-зеленых лицах померкла надежда.
— Не устоять…
— Половят теперь. Конец пришел! — заголосила какая-то баба.
— Сдадимся. Будет мучиться. Может, простят, — упали чьи-то слова.
— Нельзя сдаваться.
— Лучше друг друга своими руками…
— Нытьем делу не поможешь.
— Бороться!.. До последнего вздоха!
Смущенно умолкали растерявшиеся. Снова шли, тихо перекидываясь фразами; спотыкаясь о камни, спускались вниз, к своим женам, детям, скарбу…
Подземелье опять налилось тревогой.
Наверху, у заходов, в деревнях и по огородам, поднялась толчея. Вдоль обрывов, где глядели черными провалами выходы каменоломен, суетились солдаты. Ржали лошади, грохотали повозки, нагруженные динамитом и баллонами удушливых газов, ящиками патронов и гранат.
Белогвардейские отряды, как зеленая саранча, покрыли всю степь над каменоломнями. Сытые, пьяные после разгрома города солдаты и казаки рыли бурки, катили бочонки с порохом, тащили коробки с патронами. Над каждым замурованным входом в каменоломни ставили пулемет, закладывали мины. Офицеры, словно гончие собаки, тонкие, затянутые ремнями, бегали, приказывали, торопили, расставляли свои отряды, тревожно оглядывались на черные провалы заходов, где стояли невидимые часовые партизан.
В громадном тупике, уходящем на полкилометра в глубь земли, в чаду светильников, в кислой и острой испарине плесени, известняка смутно выделялись нагруженные скарбом крестьянские повозки. Их дышла беспомощно торчали, вздернутые кверху.
Здесь нашли убежище несколько сот жителей со своим скудным хозяйством. Непрерывная бомбардировка белых заставила их бросить свои хатенки и спасаться в этих мрачных ледяных погребах.
Сюда пришли Ковров и Пастернаев.
Дым и копоть, словно густой туман, наполнили широкий, пещерообразный тупик. Людей было трудно рассмотреть. Казалось, в сумраке ныряли большие кудлатые головы, над этими фантастическими головами взмахивали сотни рук. Многоголосый крик поднимался из глубины подземелья.
Пастернаев подался вперед своим грузным телом, протянул руки, от которых на стены упали чудовищные тени, и прокричал несколько слов. Но они потонули в общем хаосе. Он снова начал говорить, но никто не слушал его. Ковров взобрался на бочку и крикнул изо всей силы:
— Товарищи!
Коврову чудилось, что он никогда еще не кричал так громко, но голос его затерялся в гомоне людей. Он снова несколько раз пытался перекричать этот гомон, но совершенно охрип и выбился из сил, ничего не достигнув. Толпа шумела. Сотни рук, вскинутых кверху, извивались тенями на потолке, — казалось, что все эти люди тонут в какой-то страшной бездне и просят о спасении.
Ковров стоял и не мог разобрать, кто что говорит.
— Товарищи… Товарищи… — твердил он.
— То-ва-ри-и-и-щи!.. — надрывался и Пастернаев, но они были бессильны перед горем голодных, замученных людей.
— Пойдем, пускай убивают…
— Не умирать же в могиле…
— Уж месяц ни крошки хлеба!..
— Ой-ой, господи! Тятька помер… — зарыдала какая-то девочка возле Коврова.
Женщины хватали детей, сажали на шею, брали подушки, мужчины вязали узлы, тащили ведра, самовары.
— Тато, до дому ходимте!
— Дому у нас нема, детка, хранцузы та англичане разбили…
— Исты хочется, мамо, исты…