Капитан впился в нее глазами.
— Войданов… Брошюра Войданова…
— Кому нужны теперь эти бредни? Мужики смеются над ними, — проговорил старик.
— Стало быть, вам большевики нужны? — вмешался прапорщик Кабашкин.
— А вы чего тут? Вон отсюда, из моей хаты! — вдруг закричал старик вне себя. — Идите пьянствуйте!.. Да баб за юбки ловите… Вон! Вон!..
Цыценко обернулся к нему:
— Я не позволю вам кричать на офицера!
— Мне все равно! Цаца какая ваш офицер! Все вы мне не нужны… Вот вам бог, а вот порог…
Лицо Цыценко побагровело.
— У вас еще есть политическая литература?
— Ничего у меня нет! Я стар заниматься политикой… Можете обыскать. Я никогда никому не врал. Вы это знаете. А если забыли, спросите брата. Всё! Я иду к Александру Александровичу и заявляю ему: я больше не работаю у вас. Баста!
Кабашкин, стоявший у двери, крикнул:
— Таких надо расстреливать!
— Вот каков ваш офицер! Ха-ха! — засмеялся старик. — Вот, ждите от таких добра! Вона, хозяева пришли…
— Молчать! — топнув ногой, закричал Кабашкин.
Цыценко резко обернулся к нему:
— Господин прапорщик, я здесь хозяин! Сам разберусь! Цыценко поближе подошел к старику.
— Обижаться вам не следует, — сказал он с необычайной для него любезностью. Интонации его голоса внезапно смягчились. — Долг обязал меня зайти к вам. Я вижу теперь, что напрасно побеспокоил вас. Прошу извинить и не обижаться. Я рад, очень рад… — растерянно и поспешно закончил он.
— Обижаюсь, обижаюсь! — отмахнулся старик и притих. — Нехорошо так вламываться… Постыдились бы… постыдились…
— Это вы слишком, — спокойно произнес Цыценко. — Не надо сердиться. До свидания.
Офицеры вышли.
— Да, хитер, как старая лиса, — произнес Цыценко.
Прапорщик искоса взглянул на него.
— Вот что, господин прапорщик, — сказал Цыценко, немного подумав. — Пошлите солдат к нему, пусть возьмут и ведут в имение. Там, около скирды, остановитесь и подождите меня. Я поеду в город, захвачу старика с собой. Слышите?
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В Крым, в свои летние дворцы и особняки, съезжались бывшие царские государственные деятели и военные, помещики и фабриканты, чиновники. Но городу ползли тревожно-торжественные слухи о приезде в Керчь самого Пуришкевича. В летних дворцах, богатых особняках и виллах все оживилось и пришло в движение: там шумели, спорили и гадали о развивающихся событиях и будущей судьбе единой и неделимой России. Все чаще и громче произносилось имя Пуришкевича, который один будто бы и способен определить великую будущность матушки России.
Богатая знать города готовилась к торжественной встрече. Была избрана специальная комиссия из пяти человек, во главе ее поставили владельца табачной фабрики, вилл и дач — миллионера Петра Месаксуди.
Месаксуди был человек высокообразованный, в свое время учившийся за границей. Юность свою он провел в крупных европейских городах. Он был любимцем местной знати, и его имя было знакомо каждому горожанину.
О Месаксуди ходила по городу легенда как о человеке, преисполненном кротости, добродетели и божественного простодушия.
Жизнь его текла спокойно и привольно, пока не свершилась Октябрьская революция. Тогда он счел своевременным уехать, не послушав уговоров.
— Нет, не останусь, — сказал, прощаясь, Месаксуди, — не останусь, потому что большевики ужасные люди, они не поверят, что мой дедушка был простым водовозом и с копейки нажил миллионное состояние. Не поймут, что это ведь мог сделать каждый человек, имеющий желание и разум…
Когда немцы подавили советскую власть в Крыму, Месаксуди возвратился в Керчь и сказал своим служащим:
— Большевики повсюду разбиты, власть их кончилась, и возврата им больше не будет. Теперь мы с вами будем жить спокойно..
Встреча Пуришкевичу была устроена в большом доме, стоявшем на углу Воронцовской и Строгановской улиц, в так называемом английском клубе, в том самом здании, где недавно помещался Совет рабочих, крестьянских, солдатских и матросских депутатов.
Все в этом здании напоминало недавние дни. Сквозь побелку на стенах кое-где еще просвечивали лозунги, их можно было прочитать на русском, украинском, татарском, греческом, итальянском языках:
«Да здравствует революция!»
«Да здравствует беспощадная борьба с вековыми угнетателями!»
«Свобода трудовому пароду!»
Это здание было теперь занято германцами. Барон фон Гольдштейн, по просьбе генерала Гагарина, приказал своим офицерам очистить половину верхнего этажа, где помещался огромный зал.