Она купила баранью ножку, большой, десятифунтовый, белый хлеб. Деревенские знакомые, попадавшиеся навстречу, удивлялись:
— Ты что, Киреева, разбогатела? Или бык у тебя отелился?
Она жевала корочку от белого хлеба и отвечала задорно: — Хахаля нашла на старости лет, свадьбу буду справлять.
Пошла купить вина. В лавке был сам хозяин, Мишка Иванов, как его называли односельчане, рыжеусый высокий мужчина.
— Киреевой мое почтение! — сказал он. — Неужто за винцом?
— Беспременно.
— Ну, светопреставление!
Виноторговец загадочно щурил глаза. Ему, видимо, очень хотелось знать, для кого она покупает.
— Голубку свою сестру буду потчевать, — заговорила Киреева, стараясь выкрутиться, — и голуба ейного с Тобейчика… Пришли к завтрашнему базару, хотят не опоздать, коника покупать будут.
Виноторговец многозначительно улыбнулся.
— Тогда хорошенького возьми, — ласково сказал он, — сам выберу, на здоровьечко, дай им бог разбогатеть — а сам пристально всматривался в ее не совсем спокойное лицо, как бы желая прочитать на нем что-то очень важное.
Она сунула бутылки в плетенку и вышла из лавки. По дороге думала о том, что все-таки ей удалось отвести подозрения неприятного человека, о котором ходят слухи, что он занимается темными делами, вынюхивает советских людей и выдает их белым.
Возвратившись домой, Киреева растопила плиту кизяком, порубила мясо, помыла его. Пока разгорится плита, она решила заглянуть в каменоломни: как там работают дети и новые помощники?
Только что она успела поправить платок и взять в руки фонарь, как открылась дверь и в комнату вбежал меньшой мальчик, Лукашка.
— Ты что, сынок?
— А мене послали эти люди узнать, чи вы пришли, чи ни.
— Пришла, сынок, пришла. Иди, я тебе белого хлебца дам!
— Белого? — недоверчиво сказал Лукашка.
Киреева отрезала ломоть белого хлеба, положила на него соленый огурец. Мальчик обрадовался, стянул с головы солдатскую шапку и жадно стал есть.
Мать погладила сына и тихим голосом сказала:
— Через полчаса будет готово… Нехай идут!
Сынишка захватил лампу и быстро исчез в темноте. Мать постояла минутку, повернулась к иконам и перекрестилась.
Ульяна Киреева проснулась рано. Почти всю ночь она не спала, всякие тревожные мысли лезли ей в голову. Перед рассветом уснула, но страшный сон разбудил ее опять. Она видела, будто в ее комнате, вот на этом земляном полу, большая лужа крови, а в луже валяется ее выпавший зуб, из десны струилась кровь, и она, чтобы остановить кровь, полоскала рот крепким чаем…
— Потеряю… непременно что-нибудь потеряю: своя кровь, свой зуб…
Она торопливо оделась, накинула на себя теплый платок и, отвернув занавеску, посмотрела в окно.
За морем занималась утренняя заря. Луна бледнела, таяли синеватые дождевые облака. Высились белесые от лунного света таинственные курганы, и мрачные тени облаков набегали на них и быстро уносились дальше… А вот и два захода в подземелье. Она насторожилась и опустила занавеску.
Перед домом наверху ей послышались человеческие шаги. Ульяна взглянула в щелочку занавешенного окна и увидела несколько вооруженных людей. Быстро на цыпочках она вбежала в комнату, где спали Дидовы.
— Вставайте!
В окна и двери постучали.
— Эй, тетка Ульяна, открывай! Живо!
От стука проснулись дети.
Дидовы быстро, без шума одевались.
— Эй? Умерли, что ли, все? — слышался голос за дверью.
Дидовы были готовы. Они стояли, держа винтовки, ждали, пока оденется Сашко.
— Скорей открывай, а то бомбу бросим! — опять крикнул кто-то и ударом приклада выбил стекло.
Затрещала дверь, срываясь с петель, белогвардейцы дали залп в окно. Раздался детский крик и тут же смолк.
Братья выстрелили в дверь, затем, как по команде, сделали поворот направо и разрядили винтовки в окно, и еще два выстрела в дверь.
На дворе послышались стоны раненых, топот отбегавших от дома людей.
Григорий бросился открывать дверь, а Степан схватил за руку испуганного, плачущего Сашка. Они побежали вдоль высокой стены, стараясь незамеченными проскользнуть в заход каменоломни.
Перепуганный Сашко вырывался из руки Степана и, поблескивая оголившейся спиной, кричал:
— Мама! Мама!..
Дидовы, воспользовавшись паникой, успели вскочить в подземелье.
— Боже тебя сохрани, не упусти мальчика! — говорил Дидов брату Григорию. — Без него мы пропащие: заблудимся, подохнем с голоду.