Многие, рыдая, забегали в свои дворы, брали горсть родной земли, завязывали ее в чистый платок и уносили с собой.
Арбы были нагружены. Асан дал сигнал трогаться. Когда обоз миновал последнюю хату, охранники выпрягли волов и погнали их обратно в деревню. Асан-оглы был горд и доволен. Он оставил крестьян так близко от деревни для того, чтобы они могли видеть, что будет он делать с их домами. Асан хотел показать людям, что они не смогут вернуться обратно. Он приказал прикатить два мотка проволоки. Концы обоих огромных мотков сцепили вместе и стали разматывать толстую, в палец, проволоку, окружая, словно арканом, убогие, осиротевшие хатенки. Потом к каждому концу прицепили по двадцать сильных, сытых волов и заарканили первый домик.
— Давай вперед, давай! — кричал с коня, размахивая рукой, Асан.
С криком и свистом охранники погнали сразу сорок волов, медленно и натужно тянувших концы проволоки.
Люди, сидевшие на арбах и стоявшие возле, измученные горем, смотрели на все это с ужасом и отчаянием. Вдруг до них докатились звон и дребезжание стекла. Вслед за тем упал крайний домик, мелькнула слетевшая с него крыша, послышался грохот, поднялась туча пыли.
Асан подъехал к рухнувшей хате. Он повернулся к жителям и густым, охрипшим голосом кричал:
— Идите к большевикам в Россию! Здесь татарская земля!.. Продолжай! — Он взмахнул плетью.
Не прошло и часа, как на том месте, где стояла деревушка, виднелись только груды обломков, соломы и сена, над которыми поднималась удушливая пыль, словно дым потухающего огромного пожара. Лишь кое-где вокруг уцелели акации, молодые тополя, и ветер сиротливо шумел в их голых ветвях, уныло тянувшихся вверх.
Поздно вечером Киричаев приехал в большую татарскую деревню Кагалча. Своих людей он оставил у богатого татарина Мухтара Алгала. Али предупредил гостеприимного хозяина, что он торопится — ему необходимо встретиться с одним человеком, — и отказался от ужина.
Дойдя до жилища Ибрагима, Киричаев долго не осмеливался войти.
Наконец он нерешительно постучал в маленькое окошечко, закрытое ставней.
Ему открыла высокая худая Айше, жена Ибрагима. Она обрадованно поздоровалась с Киричаевым и провела его в комнату. Ибрагим, худой и бледный, лежал в постели.
— Али, мой дорогой Али! — воскликнул старый Ибрагим, протягивая к нему руки.
Киричаев бросился к Ибрагиму, дрожащими руками обнял его плечи и почувствовал, как немощен, слаб отец Алиме.
Айше подала Киричаеву маленькую скамеечку, и Али уселся у ног Ибрагима.
— Я уже слышал, что ты возвратился к Абдулле, — сказал Ибрагим, как бы желая предупредить Киричаева.
— Рад, что ты знаешь об этом, теперь я даже не смог бы тебе передать, как это произошло.
Ибрагим заметил, что Али с волнением ждет его ответа, и успокаивающе сказал:
— Русские люди говорят: «Все, что ни делается, — к лучшему».
Киричаев облегченно вздохнул.
— Алиме дома?
— Дома, — ответил Ибрагим, — она тоже больна.
— Больна? — Киричаев встал. — Что с ней? Значит, я не увижу ее сегодня?
— Потерпи, — с горькой улыбкой сказал Ибрагим, — увидишь, успеешь… Она, бедная, из-за меня больна.
Лицо его сморщилось, и он вдруг жалко, по-стариковски, всхлипнул.
— При советской власти, — слабым голосом стал рассказывать Ибрагим, — общество дало мне двух жеребят, которые принадлежали Абдулле. Я почти год растил их. Абдулла отобрал у меня взрослых коней. Я не давал… Асан избил меня…
Киричаев молча зашагал по комнате.
— Я слышал, ты приехал тоже отбирать наше добро?
Киричаев сел и закрыл лицо руками.
— Ладно! — сказал Ибрагим. — Иди повидай Алиме!
Киричаев и Айше отправились в комнату Алиме. Та уже знала, что Киричаев сидит у постели отца, но не смела и подумать, что отец разрешит Али зайти к ней.
Алиме лежала в постели. Ее смуглые маленькие руки с ярко накрашенными ногтями лежали поверх одеяла. Осторожно ступая, Али подошел к ней.
Он остановился у постели и тихо проговорил:
— Алиме!
Алиме, не глядя на него, протянула руку.
Маленькая комната была освещена небольшой лампой. На окнах висели белые занавески, расшитые дешевой серебряной и золотой мишурой. Низкие стены были сплошь завешаны коврами, на полу лежал войлок.
— Видишь… больная… — выговорила наконец Алиме.
— Я все время думал о тебе…