Пораскинув мозгами, вдруг неожиданно вспомнила, что я всё же эмпат, да только замкнутый барьер не давал мне в полной мере чувствовать того, кто был за стенкой, а отверстие для еды пропускало только отголоски его эмоций. Хотя… Я точно знала, что это парень. Что он очень тепло относится к упомянутым мной девушкам, да и ко мне негатива не испытывает…
— Мы знакомы? — вот, первая умная мысль за весь вечер.
Один удар.
Круг подозреваемых существенно сузился. И ещё… я очень отчётливо ощутила, что он улыбается.
Честно, очень хотелось продолжить выяснение методом перечисления имён, да только неожиданно послышалось три удара, дверца захлопнулась, и я снова осталась одна…
Он ушёл… Но сам факт, что впервые, за огромное количество времени, я имела возможность с кем-то говорить, радовал почти до безумия. И поднявшись на ноги, я вдруг запела… Какую-то эстрадную фривольную песенку с незамысловатым сюжетом, и горланя во весь голос, принялась выплясывать перед огромными зеркалами.
Потом стянула с кровати простынь, завернулась в неё, как в длиннющее платье… посмотрела на себя… решила, что поверх одежды это выглядит глупо, и, стянув с себя почти всё, принялась примерять огромный кусок ткани на разный манер. Петь при этом я не переставала… хотя даже мой, не совсем приятный голосок, был всё ж лучше, давящей тишины.
Что я только не исполняла…
Сначала всё, что смогла сходу вспомнить… потом в голову пришла песенка про шторм… Да только от неё моё настроение мигом опустилось чуть ниже плинтуса. А прямиком за ней в памяти всплыли строчки из песни Иларии:
«…Свой мир он зовёт игрою,
Не верит давно слезам.
Рискуя самим собою,
По жизни идёт он — сам…»
Я глухо рассмеялась, вдруг понимая, что этой пропетой фразой сама себе ответила на тот вопрос, что тревожил мою глупую голову уже давно. Тот вопрос, который я себе задавала неоднократно, да только отчего-то упорно не хотела получать на него ответ… Но… теперь я, наконец, поняла, почему Рио всегда со мной играл. Поняла… Но лучше бы и дальше оставалась в неведении.
Как же тяжело осознавать, что я всегда была для него чем-то вроде непредсказуемого диковатого зверька. Его сердце давно перестало чувствовать… возможно, именно после того, что сделала Ния. А я, по собственной глупости была настолько ослеплена своими безумно сильными чувствами к нему, и совершенно не понимала, что являюсь для Рио всего лишь забавой.
Зато теперь… стоя на развалинах собственной жизни, я, наконец, осознала всю иронию ситуации. Хотя, менять что-то всё равно бесполезно. Если только сердце мне вырезать или произвести очередное форматирование памяти. Да и то, нет никакой уверенности, что это поможет. Ведь зараза с именем Эверио, давно проникла куда дальше… просочилась в каждую клеточку тела… сплелась с душой и выдворить её оттуда, увы… невозможно.
Я села под стену, схватив первый попавшийся лист с рисунком, коих здесь валялось великое множество и, развернув его чистой стороной, принялась записывать… всё, что приходило в этот момент в голову.
… Прощай мой друг… любви не будет.
Пусть правда сердце мне остудит,
И пусть меня за то осудят,
Но душу камню не вернуть…
И пусть я глупо обманулась…
В моря иллюзий окунулась…
В обманных чувствах захлебнулась…
И не найти обратный путь.
Забудь, мой друг… пусть время льётся.
Пусть радость в твою жизнь вернётся,
Пусть счастье губ твоих коснётся…
Я выдержу… а ты забудь.
Пора… прости… года остудят
И связи прошлые разрубят.
И пусть меня любовь погубит…
Но я уйду, а ты забудь.
Наверно, во мне правда что-то сломалась… какая-то заслонка или предохранитель, потому что теперь выражение чувств в кривых рифмах надолго стало моим основным занятием. Когда же строчки перестали складываться в стихи, а вдохновение кануло в небытие, я снова впала в апатию…
Тогда-то мне и пришло в голову поведать бумаге всю ту историю, в которую я вляпалась, повстречав тёмной летней ночью человека по имени Тамир. Описывая события минувших дней, я будто снова погружалась в них, вспоминала, анализировала, делала выводы. Иногда, когда эмоции начинали зашкаливать, опять принималась строчить стихи… затем снова возвращалась к дневникам.
Сначала писала на оборотных сторонах изрисованных листов. А потом, когда они закончились, стала выводить буквы и прямо поверх рисунков. В общем, довольно скоро моя камера стала напоминать кабинет безумного профессора, потому что исписанные бумажки были повсюду. Где-то целые, где-то скомканные и порванные, но они достаточно плотным слоем покрывали пол моей камеры, оставляя только две узкие тропинки: к ванной и отверстию для еды.