Активно вторгаясь в жизнь, Достоевский нередко брал на себя роль «пророка» и «прорицателя». Социальные утопии писателя (например, его надежда на то, что русская православная церковь способна спасти мир от капиталистического микроба всеобщего разобщения и опустошения душ и построить «царство божие» на земле, где все люди станут братьями), оставаясь в существе своем нежизненными, как известно, не выдержали испытания временем.
Но Достоевский и сегодня близок и дорог нам не только бескомпромиссной критикой капитализма, разрушающего естественные связи между людьми и самую личность, но и неустанной проповедью гуманистических принципов отношения человека к человеку, заботой о духовной полноценности и эмоциональном богатстве жизни общества. В «Дневнике писателя» за 1877 год Достоевский писал: «Знаете ли вы, что весьма многие люди больны именно своим здоровьем, т. е. непомерной уверенностью в своей нормальности, и тем самым страшным самомнением, бессовестным самолюбованием, доходящим иной раз чуть ли не до убеждения в своей непогрешимости…»
Страстно и гневно обличая духовную сытость, самоуспокоенность и «самолюбование», Достоевский настойчиво призывал своих современников к социальной и нравственной активности, а значит, к движению и прогрессу. Удивительно может измениться конкретно-историческое наполнение некоторых абстрактных идей. Так, в конце своей жизни, и еще до Толстого, Достоевский глубоко уверовал в идею единичного «деятельного добра», в способность человека через «делание» добра совершенствовать свою нравственную природу и одновременно нравственную атмосферу всего общества. Во времена Достоевского эта теория, разумеется, была утопией, ибо мир нуждался прежде всего не в частной, а в социальной перестройке. Но в условиях социализма идея активного деяния каждого отдельного человека, или, как мы теперь говорим, идея социально-нравственной ответственности человека, а значит и роста его самосознания, неизбежно выдвигается на первое место.
Так мы сегодня возвращаемся к гуманистическому наследию нашей литературы, и Достоевский — вновь впереди. Впрочем, это завидная и естественная судьба художественных завещаний, оставленных нам русской классикой. Вот почему и сегодня для нас нет неглавных произведений Достоевского, Толстого, Чехова. Вот почему мы вновь и вновь перечитываем с одинаково глубоким и непреходящим интересом «всего» Достоевского, бережем и храним как драгоценное достояние каждую страницу его созданий, полных скорби, гнева и подлинной любви.