Но для Макара Девушкина, как он сам признается, дороже всего на свете его «амбиция», его гордость бедняка. «А какое ему дело, — в благородном негодовании пишет Макар Алексеевич, — что я буду кашу без масла есть?.. А какое тебе дело, что у меня локти продраны?.. бедный-то человек, он взыскателен… бедный человек не любит, чтобы в его конуру заглядывали…».
Значит ли это, что сам Достоевский склонен отказаться от тщательного социального анализа жизни петербургской бедноты? Разумеется, нет, и уже его первый роман снимает возможность такого предположения. Но это бесспорно значит, что в романе Достоевского появилась новая точка зрения, новый принцип художественного изображения: не всесильный и всезнающий автор заглядывает в конуру бедняка и извлекает на свет божий все, что ему заблагорассудится, но сам бедняк рассказывает о себе все, вплоть до самых интимных, даже постыдных вещей, вплоть до «полтинничка», присланного ему бедной Варенькой, «полтинничка», который ему «сердце пронзил», вплоть до голых локтей, что сквозь одежду светятся, до «пуговки», которую ловил на глазах самого «его превосходительства» (последнюю сцену Белинский назвал трагическою).
И впоследствии, уже в великих романах, герой Достоевского самую последнюю, самую беспощадную правду о себе расскажет сам, без видимой «поддержки» со стороны автора; «рожи сочинителя», как сказал Достоевский в связи с «Бедными людьми», писатель нигде явно не обнаружит. И даже если он изберет форму повествования от третьего лица, этому «третьему лицу» он доверит только «слухи», предложения, догадки, но именно исповеди героя (его внутреннему монологу, снам, даже галлюцинациям, несобственно-прямой речи) автор отдаст главное откровение о самом себе. Мы скажем, что это только художественный прием. Да, прием, но содержательно-художественный, ибо это «прием» полного доверия к способности бедняка размышлять, думать, анализировать. «Бедный человек» Достоевского умен не менее, чем аристократы Григорий Александрович Печорин или Николай Ставрогин. В романе «Бесы» Федька Каторжный, пария, человек, по своему социальному положению находящийся еще ниже, чем Макар Девушкин, говорит о Верховенском-младшем: «У того коли сказано про человека: подлец, так уж кроме подлеца он про него ничего и не ведает. Али сказано — дурак, так уж кроме дурака у него тому человеку и звания нет. А я, может, по вторникам да по средам только дурак, а в четверг и умнее его».
В 1861 году Н. А. Добролюбов в статье «Забитые люди», посвященной главным образом анализу романа «Униженные и оскорбленные», большое внимание уделил и «Бедным людям», указав, что с самого начала творческой деятельности Достоевского в душе его сложился вполне определенный и вполне гуманистический идеал: «Каждый человек должен быть человеком и относиться к другим, как человек к человеку… решительно всякий человек должен быть полным, самостоятельным человеком… никак не скрывать, не уничтожать и не заглушать свои прямые человеческие права и требования»[6].
Конечно, ни Добролюбов, умерший в 1861 г., ни Белинский, угадавший в Достоевском огромный талант, не могли представить себе всего содержания художественных открытий писателя, в полную мощь обозначившихся в его великих романах. Но мы, знающие последующий путь Достоевского, не можем не смотреть на его ранние опыты как на знаменательные предвестники дальнейшего развития его творческого метода.
Повесть «Двойник», появившаяся в печати почти одновременно с «Бедными людьми» («Петербургский сборник» вышел в январе 1846 г., а «Двойник» в февральском номере «Отечественных записок»), была написана сразу после окончания работы над первым романом и вышла с подзаголовком «Приключения господина Голядкина». В 1866 году, осуществив значительную стилистическую и отчасти сюжетную переработку «Двойника», Достоевский дал повести новое жанровое определение: «Петербургская поэма». Последний вариант и представлен в настоящем издании.
Следует отметить, что идею «Двойника» Достоевский ценил очень высоко, хотя и признавал уже в 1877 году, что не нашел для этой идеи, «серьезнее» которой он «никогда ничего в литературе не проводил» (Дневник писателя, 1877 г., ноябрь, гл. I, §II), соответствующей формы. Достоевский назвал Голядкина своим «главнейшим подпольным типом» и тем самым подчеркнул связь ранней повести не только с «Записками из подполья» (1864), но и с романами 60‑х — 70‑х годов.