Исследователи «Игрока» полагают, что сюжетная канва романа (сложные, мучительные взаимоотношения генеральской падчерицы Полины и домашнего учителя генеральского семейства, «игрока» Алексея Ивановича) в какой-то степени отражает «роман» самого Достоевского с Аполлинарией Сусловой. Безусловно биографическим источником романа следует считать и страсть его главного героя к игре на рулетке, к которой в определенный период жизни не был безразличен и создатель «Игрока». Впрочем, не менее четко просматривается здесь и литературная традиция («Пиковая дама» Пушкина, «Маскарад» Лермонтова, «Шагреневая кожа» Бальзака и иные достаточно многочисленные аналоги как в европейской, так и в русской литературе).
Но, как бы то ни было, именно в «Игроке» Достоевский начинает разрабатывать целый комплекс новых идей, образов и «образов идей», оригинальность которых не подлежит сомнению; более того, иные из этих мотивов станут ведущими в его поздних романах.
Так, впервые в «Игроке» появился образ русской «широкой натуры», противопоставленный образу мещански узкого европейского буржуа — будь то педантичный немец барон Вурмергельм, или предприимчивый авантюрист и «охотник» за чужими состояниями француз «маркиз» Де-Грие, или даже, в какой-то степени, пусть в меньшей, чем первые два, добропорядочный и чересчур благополучный англичанин — мистер Астлей. Русскую широкую натуру («…одни русские могут в себе совмещать, в одно и то же время, столько противоположностей», — замечает мистер Астлей; впоследствии эта мысль станет лейтмотивом образа Мити Карамазова) представляет в «Игроке», разумеется, не один Алексей Иванович, но и бабушка Антонида Васильевна и Полина.
В публицистическом варианте проблема русского национального характера возникла в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863), написанных Достоевским после его первого путешествия в Европу (1862). Разумеется, писатель не мог не коснуться этой проблемы и в более ранних вещах (например, в абстрактном плане в «Хозяйке», в конкретно-историческом аспекте — уже в «Записках из мертвого дома»). Но именно в «Игроке» «русская душа» была, пожалуй, впервые показана Достоевским в «живом» контексте и контрасте с «душами», так сказать, европейского образца. Писатель считал, что «русская национальная форма», в противоположность немецкой, французской, английской, еще не сложилась окончательно, что она находится в процессе формирования и роста, и связывал с этим перспективным обстоятельством самобытное будущее России, ее способность к развитию и совершенствованию. Противопоставляя русский размах, иногда граничащий и с «безобразием», буржуазно-европейскому «способу накопления честным трудом», Алексей Иванович с какой-то своеобразной горечью отчаяния признается: «Я уж лучше хочу дебоширить по-русски или разживаться на рулетке. Не хочу я быть Гоппе и Комп. через пять поколений. Мне деньги нужны для себя самого, а я не считаю всего себя чем-то необходимым и придаточным к капиталу».
Но «секрет» и «тайна» русского человека заключается в том, что ему и «для себя самого» деньги не нужны. Выиграв на рулетке 200 тысяч франков, Алексей Иванович, 25‑летний кандидат университета и русский дворянин, мечтает о том, чтобы эти деньги поскорее кончились и ухитряется в три недели раздать их направо и налево. Описывая современный тип «заграничного русского», Достоевский имел в виду, как он сам это подчеркивал, не внешнюю, а внутреннюю его жизнь, которая оказалась лишенной духовной опоры и цели. И все-таки для Достоевского русский человек, страдающий от бесцельности своей жизни, в нравственном отношении стоит намного выше, чем ограниченный европейский буржуа, пребывающий в состоянии духовного ожирения. Причину же моральной несостоятельности Алексея Ивановича, этого «поэта» рулетки (так же, как и когда-то в 40‑е годы, Ордынова, «поэта» в науке), Достоевский видит в отсутствии «таланта действительной жизни», иначе говоря — в отрыве от русской национальной «почвы».