— Это сконструированная мной ЭВМ девятого поколения, — показывая на счетчик, не без гордости пояснил изобретатель. — Обычно я использую се при анализе сводок ЦСУ, но для данного опыта в нее введен весь словарный запас литературного русского языка, а также на всякий случай несколько десятков разговорных оборотов речи. Принцип действия прибора весьма прост. Вооружившись моноклем, вы читаете текст. Затем, нажав вот эту кнопочку, подключаетесь к ЭВМ. Пройдя через кристаллическую решетку разининита (а линза, как вы догадались, сделана именно из него), текст преобразуется в математическую формулу и в таком чистом виде (математика не признает двусмысленностей!) попадает в приемное устройство ЭВМ. Если слова, составляющие фразу, идентичны мысли, то они возвращаются в ваш мозг такими, как есть. То есть вы читаете то, что написано. Но если наличествует феномен писания между строк, ЭВМ тут же подбирает слова, адекватные математической модели фразы, и вторично вы уже читаете то, что думал автор, когда писал данную фразу.
Не знаю, все ли поняли вы из этого несколько путаного пояснения, но я лично уразумел только, что дело тут не обошлось без структурной лингвистики и теории машинного перевода.
Естественно, мне сразу захотелось опробовать прибор. Степан Богданович не возражал. Рядом с нами сидел бородатый молодой человек в очках и читал какую-то книгу. (В любых банях всегда находится по крайней мере один чудак, который все время что-то читает. Нет, не «Советский спорт», как нормальные парильщики, а какую-нибудь толстую серьезную книгу. Таких субъектов называют «философами» или, еще чаще «валенками». В баню они приносят термос с чаем и, забежав на пару минут в парилку, помахав там для блезиру веником, возвращаются в пространную, залезают с ногами на деревянный диван, берут книжку в руки и. время от времени прихлебывая чай из крышки термоса, сидят часами, как будто не в баню пришли, а в читальню.)
— Извините, молодой человек, — как можно вежливей обратился я к бородатому философу, — не дадите ли на несколько минут вашу книгу? Верну в целости и сохранности.
— Пожалуйста, — несколько удивленно (наверное, оттого, что его назвали молодым человеком, а не валенком) произнес бородач и протянул мне томик, оказавшийся «Мертвыми душами» Н. В. Гоголя.
«Неужели мне удастся узнать сокровенные мысли гениального писателя, — с волнением подумал я, — ведь кто-кто, а Николай Васильевич по части иносказания был большой мастак».
С невольным трепетом взял я томик, раскрыл его наугад и, вооружившись моноклем, прочитал конец предпоследнего абзаца первой главы. Потом нажал кнопку и… прочитал то же самое.
Недоуменно взглянул я на Степана Богдановича. Тот смотрел куда-то в сторону и, как мне показалось, загадочно улыбался. Пропустив сразу страниц сто пятьдесят, я наткнулся в седьмой главе на любопытную фразу, за которой явно что-то скрывалось. Нажал кнопку, и… тот же результат.
Степан Богданович старательно прятал улыбку в кулак. Дважды прочитав слово в слово характеристику, которую выдал Чичиков прокурору в одиннадцатой главе, я с досадой захлопнул «Мертвые души» и с понятным раздражением обратился к великому старику:
— Да вы к тому же, Степан Богданович, оказывается, любитель розыгрышей. А я-то уши развесил, поверил в ваш необыкновенный монокль.
— Не сердитесь, Иван Петрович, — извиняющимся тоном сказал изобретатель-новатор. — Мой прибор действует, и действует нормально. Вы просто забыли, что если слова полностью соответствуют мысли, то и через мой монокль фраза видится точно так же, как она написана. А классическое произведение, каковым без сомнения является бессмертная поэма Гоголя, как раз и отличается тем, что его форма абсолютно точно соответствует содержанию. Я, знаете, многих классиков пропустил, так сказать, через свой монокль и, представьте, не переставал удивляться: что у них было на душе, то и писали. Так что отдайте «философу» его Гоголя, поищем литературу попроще. Нет ли у вас с собой какого-нибудь служебного документа или, может, чего из периодики?
Служебных бумаг, конечно, я в баню с собой не беру, а из периодики нашлась у меня лишь половина старой газеты, в которую завернут был вяленый лещ, между прочим на редкость жирный, так что газета основательно промаслилась и многие помещенные в ней корреспонденции стали из-за этого совершенно неудобочитаемы.
Как и большинство читателей, начал я с четвертой страницы. С раздела спорта. Здесь была помещена большая статья известного спортивного обозревателя Анания Незаноскина под нестандартным заголовком: «Как живешь-можешь, хоккей?» Начиналась она так: «Отгремели ледовые баталии, рыцари клюшки зачехлили свое оружие, но в ушах многомиллионной армии любителей этого вида спорта сильных и мужественных долго еще будет стоять звон коньков и перестук шайб». Дальше я читать не стал и нетерпеливо нажал кнопку. Произошло чудо. Глазами я видел ту же самую фразу, те же слова, но вместо них читалось совсем другое: «Спасибо Бодуэну де Куртенэ за то, что придумал современный спорт. Ведь без него не было бы спортивной журналистики — и я бы не имел этого хорошего куска белого хлеба. Так-то, умники сокурсники! Корпите в своих многотиражках! А я вот в Монреаль съездил, теперь в Швейцарию на первенство мира собираюсь, если этот прохиндей Антон Дубинин не обскачет…»