— Замечательные вы люди! — растроганно воскликнул Сергей Петрович. — А вас, Расул Агаевич, почитаю за старшего брата.
Тут Расул Агаевич замахал руками и решительно возразил, что хотя, мол, за его плечами и будет годков на десять — пятнадцать больше, чем у Сергея Петровича, но в определенном смысле старшим братом все-таки надо считать уважаемого московского гостя.
После этого ничего не оставалось, как выпить еще по одной, на этот раз действительно по последней. На прощание снова расцеловались, и Расул Агаевич выпорхнул из комнаты. (Довольно плотный обед никак не отразился на легкости его движений.)
Сергей Петрович накрыл скатертью останки цыплят табака, аккуратно поставил пустые бутылки под стол и, посчитав, что номер приведен в порядок, завалился спать.
Поначалу долго снился ему беспокойный сон про то, что передовой хлопкороб на картине вовсе и не ест арбуз, а читает книжку английского писателя Майн Рида «Всадник без головы», и эта явная несуразица страшно раздражала Сергея Петровича. Он проснулся, долго анализировал, с какой стати замешался тут Майн Рид, вспомнил наконец, что книжку про безголового всадника просила достать дочка, и, когда все таким образом стало на свои места, сходил в туалет и затем уже спал без всяких сновидений.
Пробудившись в семь часов утра, Сергей Петрович с помощью болгарской зубной пасты «Поморин» снял неприятный налет во рту, выпил стакан боржоми и почувствовал себя заново родившимся человеком. Стояло теплое солнечное утро, цвели яблони и еще какие-то деревья, — может, абрикосы, а может, миндаль, радостно щебетали птицы, словом, место, куда он попал, было ну просто райским.
Когда приехал Расул Агаевич, Зубков уже успел побриться и принять душ. Завтракали в буфете, где действительно придерживались российской кухни, — подали им капусту провансаль, бифштекс и какао. Насчет рюмочки Сергей Петрович категорически отказался, и Расул Агаевич не стал настаивать, потому как дорога предстояла хоть и не очень дальняя, но и не шибко хорошая — в «Камышовой долине» и песок и болота, для страховки придется ехать на газике, что, конечно, помедленней и трясет больше.
— Ну, а главное, силы надо поберечь, — подмигнул Расул Агаевич, — руководство заповедника с нетерпением ждет уважаемого товарища из Москвы.
Дорога не показалась Зубкову ни плохой, ни дальней. Алик держал скорость порядка шестидесяти километров, а Расул Агаевич рассказывал о местных нравах, которые, будучи в основе своей глубоко моральны, более того — патриотичны, тем не менее легко могут быть неправильно истолкованы людьми несведущими и даже подведены под соответствующие статьи Уголовного кодекса. Изредка, когда рассказчик делал паузу, Сергей Петрович выглядывал из машины — и тогда его взору открывались чрезвычайно красивые места.
Шоссе сперва попетляло по дну ущелья довольно мрачного вида, потом легким ажурным мостом перекинулось через бурную речку, но тут же сделало поворот на девяносто градусов и долго бежало рядом с ней, пока, очевидно, его не вывело из себя ее ни на секунду не прекращающееся ворчанье. Словно муж от сварливой жены, полезло оно тогда, не разбирая дороги, прямо в гору — лишь бы не видеть постылую, — и, откуда только силы взялись, взобралось на такую крутизну, что дух захватывало; отсюда, отдохнув самую малость на перевале, еще покрытом снегом, покатилось вниз, в широкую зеленую долину, усыпанную веснушками маков и тюльпанов, и здесь снова встретилось с той самой речкой; да, видать, разлука положительно сказалась на ее характере, и теперь она уже была доброй и спокойной и журчала что-то очень ласковое.
Это уже пошли заповедные места. С шоссе свернули на проселок, где действительно немножко потрясло, пока объезжали бесчисленные озерца и болота, заросшие необыкновенно высокими камышами («отсюда и название заповедника», — совершенно справедливо заключил Сергей Петрович). Но вот после какого уж по счету зигзага дорога неожиданно уткнулась в укрытое густыми зарослями цветущей сирени приземистое двухэтажное строение.
— Приехали! — облегченно выдохнул Расул Агаевич.
Чьи-то заботливые руки открыли дворцу газика и помогли выбраться наружу сначала ему, а потом и Сергею Петровичу.
У крыльца строения, являвшего собой, без сомнения, административный центр заповедника, стояла группа мужчин, одетых, несмотря на двадцатипятиградусную жару, довольно строго. Двое, выдвинувшиеся чуть вперед, были в темных костюмах, при зеленых велюровых шляпах, блестящих галстуках и лакированных ботинках. Трое остальных обмундировались гораздо проще, но опять же не первой молодости пиджаки их были застегнуты на все пуговицы.