— Что с Хориде, вождь?
— За ворота, — устало приказал Акан, — прочь от племени Тигров. Прочь от меня…
В племени Белого Тигра ворота с заходом солнца затворялись, ибо несет день гостей званных, а ночь непрошенных. Стоит жрец у ворот, со скрипом воины ворота сводят, да за воротами воет от горя Хориде. Белугой воет, волчицей, хрипит голос криком сорванный, ручьем текут слезы нескончаемые. Стоят жены у колодца, да не желают криков слышать. Уж коли жена, что принесла в племя дитя хоть единого, приняла бы в дом свой Хориде — осталась бы жена вождем отвергнутая. Осталась бы в племени за детьми приглядывать, в помощь старым женщинам бы осталась. Да молчат женщины, ни одна слова в защиту Хориде не говорит. Нет больше Хориде доверия, боятся за детей своих женщины, ни одна слова не сказала.
Упала на колени Хориде, с ненавистью на жен глядит, да сорвались с губ ее проклятия. Тихие, испуганные, но страшные, злобой черной полные. А уж как успокоилась, чувствует — дрожит земля под ногами, приближается отряд конный. Змеей проворной обернулась, и видит — едет Ракеш, воин правой руки, рядом гордой орлицей старая Исея восседает. Торопится отряд, едва к воротам поспел. Да и увидали уж их, жрец воинам приказ отдал, растворяют ворота, рады в племени своим и днем и ночью, а уж Исея уважением особым пользовалась.
Взглянула на старуху Хориде, взглянула и вмиг поседела — видала она ненависть, но столько… А уж и Ракешь приметил жену вождя, и остальные воины. С презрением глядят на косу обрезанную, позор ее, с насмешкой на обрывки веревки, что руки у столба связывала — без слов все поняли, без пояснений. Все ближе отряд подъезжает, да страшнее Хориде не воины, страшится она гнева Исеи, что без сожалений отравила старую Линессу. Поднялась с колен Хориде, гордо распрямила плечи, а сама бежать готова, да так быстро, как только может, ибо страшна расправа Исеи.
Не зря страшилась — воины к воротам проехали, а старуха рядом с бывшей женой вождя остановилась, с презрением смотрит, да с насмешкой. Гордо смотрит, гордость старухи и лишила Хориде остатков разума:
— Без Делайи ты возвратилась, старуха! Осталось раррой в племени Черного Волка кровиночка твоя, ягодка, что и днем и ночью лелеяла! — сказала Хориде, да злоба стала ее утешением.
Усмехнулась Исея, хоть и стара была, а сидя в седле наклонилась к Хориде, голосом ласковым молвила:
— Не рарра она, Хориде, женой волку стала, что пятый в племени! Жена, она, Хориде, единственная, любимая, мужем почитаемая!
Задрожала Хориде, ничего ей не осталось — даже злобы, но надежда пришла. Опустилась она на дорогу, лицо руками закрыла. Смотри на нее Исея — рука сама к ножу тянется. Убить хотела Исея, убить, чтобы кровь змеи подлой на пыль дороги пролилась, да видать стара стала, не смогла над изгнанной суд вершить. И ударив коня пятками, к воротам направилась, нужно было принести весть радостную жене сына, да сказать, что жива Делайя, что будет счастлива, что нет позора в семье.
А Хориде долго на ворота смотрела. Долго… все ждала, ведь коли не раррой стала черноглазая дочь Ракеша, значит должно быть ей прощение. Да не вышел никто за ворота, не было слов обращенных к ней, к изгнанной, и во тьме ночи землю укрывающей, прокляла Хориде племя Белого Тигра, прокляла да месть обещала той, что как кошка на все лапы упала, и положение жены в племени Черного Волка обрела. Поднялась с земли Хориде, стопы свои на запад направила.
Не состоялся разговор с Рхардом Пятым волком. Едва поужинали, так забили бубны, завыли рога, зашумели голоса волков племени. Страшно стало Делайе, от страха вздрогнула.
— Не тронет тебя никто, — поднялся Рхард, — ты жена моя. Кто твою кровь прольет, своей лишится!
Слушает его Делайя, да дивится словам сказанным.
— А коли вождь тронет? — тихо спросила, да не смогла молчать.
Взглянул на нее Рхард, потемнели глаза серые, сжались руки кулаками ставшие, да голос изменился:
— Моя ты Дарина-земли-подарочек! Коли вождь тебя раньше срока тронет — убью!
С этими словами ушел волк. Смотрела Делайя вслед ему, да все понять не могла — вот сидел рядом, теплый да живой, а как заиграли бубны да вой из рогов быка степного услышал, словно сам не свой стал — злой, чужой, холодный. Долго стояла Делайя, думая о танцах волчьих в третью летнюю ночь, все вспоминала слова Яры и Арши, да больше о словах Шанры думала.
Откинулась шкура дверная, вошла Арша. Смотрит на нее Делайя, дивится — в ярком платье Арша, юбка из красных лент, в волосах нити серебряные, на запястьях да ногах звенящие браслеты, на шее монисто золотое.