Для средневекового горожанина, кроме всего прочего, была еще чрезвычайна важна тема возмездия, которая отчетливо звучит в этой повести. Ведь он жил в мире, полном опасностей: торговца завтра могло поджидать разорение, не был уверен в будущем ремесленник, всех подстерегали болезни, лихоимство чиновников, наконец, стихийные бедствия. И единственной, по существу, опорой в жизни для городского обывателя оставалась надежда на воздаяние — в земном ли мире (хорошо бы злодей-обидчик прямо на наших глазах понес примерное наказание!), или в другой, загробной, жизни. Потому такой прочной была вера в чудеса, и эту веру умело поддерживали в людях буддийские и даосские монахи.
В повести «Пятнадцать тысяч монет» все эти идеи как бы и не выражены отчетливо, но, во-первых, главный злодей все-таки получает по заслугам — его казнят, а голову его госпожа Ли приносит в жертву своему покойному мужу; во-вторых, «свою половину имущества она пожертвовала буддийскому женскому монастырю, сама постоянно читала сутры и молилась, совершая добрые дела ради спасения душ умерших». Воздалось и живым, и мертвым — вот нравственный итог повести.
Не меньшей популярностью, чем народная повесть хуабэнь, пользовались в сунское время и классические новеллы, продолжавшие традиции танской прозы. Конечно, новеллы не предназначались для исполнения на городских площадях — это была письменная проза, адресованная образованным читателям: язык новеллы не столь «темен», как язык эссеистики прозы древнего стиля «гувэнь» (тоже, кстати сказать, процветавшей в эпоху Сун; сунские литераторы глубоко чтили танского Хань Юя, почитали его эссе образцовыми), но на слух он понятен плохо, да и многочисленные цитаты, намеки, словом, все, что свойственно письменной литературе, требует внимания и недюжинной образованности.
Новеллы сочиняли чиновники, читателями их были чиновники и герои новелл — тоже, как правило, чиновники. В этом единстве нет ничего случайного, оно только указывает на исключительную элитарность средневековой письменной словесности, которая и создавалась, и потреблялась сравнительно тонкой прослойкой носителей культуры. Тематика сунских новелл отражает интересы именно этого слоя служилой элиты; как и в танское время, нередки новеллы с историческим сюжетом, причем длительность традиции письменной прозы уже позволяет сопоставить, как известный сюжет воплощается в произведениях разных, порой далеких друг от друга исторических эпох.
Так, в числе древних повестей, которыми открывается сборник, читатель встретит «Неофициальное жизнеописание Чжао — Летящей ласточки» Лин Сюаня, созданное, видимо, в I веке н. э. Спустя более чем десять столетий на тот же сюжет об императрице Чжао сунский автор Цинь Чунь создал новеллу под тем же названием (переводчик дал свое название — «Порхающая ласточка»), При сравнении двух произведений заметно, что в сунекой новелле вовсе отсутствует та легкость тона, которая привлекает в древнем сочинении. История развратных сестер превращена в сентиментальный рассказ о бесплодной императрице, отлученной за это от императорского ложа, и о доброй сестре-наложнице, которая сочувствует неудачнице. Автор разве что намеками позволяет себе говорить о не вполне добродетельном поведении знатных особ, да и то в контексте повествования, проникнутого конфуцианским духом, и эти намеки не воспринимаются как осуждение.
В новелле сунского автора Лэ Ши «Ян Гуйфэй» тоже рассказано о знаменитой наложнице и тоже на основе исторического факта. Но речь, правда, идет уже о временах не столь отдаленных: любовь танского императора Сюань-цзуна к красавице Ян Гуйфэй, трагическая гибель наложницы волновали современников и неоднократно становились темой художественных произведений — достаточно назвать имена величайших танских поэтов Ду Фу и Бо Цзюйи, танских новеллистов Цзао Е и Чэнь Хуна.