Новелла Чэнь Хуна «Песня о бесконечной тоске», очевидно, послужила основой для сочинения Лэ Ши. Сунский автор разве что более подробно изложил сюжетные вехи.
Главное, пожалуй, отличие сунской новеллы от новеллы Чэнь Хуна — ее бескомпромиссный морализаторский тон. Поэт Бо Цзюйи в своей поэме претворил историю о любви и гибели императорской наложницы в пронзительные лирические строки; он никого не осуждает, только сочувствует. Другие авторы позволяли себе мягкие увещевания; Лэ Ши непреклонен и ригористичен. Совершенно в духе конфуцианской морали выносит он свой приговор: «Правила поведения призваны провести границу меж благородными и подлыми, внести порядок в дела семьи и государства. Если государь не исполняет своих обязанностей владыки, как может он управлять государством? Если отец не исполняет своих обязанностей родителя, как может он поддерживать порядок в своем доме? Достаточно одной-единственной ошибки, чтобы погубить все… Я составил это частное жизнеописание Ян Гуйфэй не только ради того, чтобы рассказать ее историю, но и чтобы охранить трон от несчастий и бед».
Заключительные слова могут восприниматься как девиз новеллы, и в частности новеллы эпохи Сун. Конечно, писатели в силах только увещевать и предостерегать, но повелители редко прислушиваются к их правдивым речам. Династия Сун рухнула под ударами завоевателей-чужеземцев, и последние ее правители сполна явили миру безволие, слабость, на столетия отдав страну во власть захватчикам.
Во время господства иноземной династии Юань в литературе ведущим жанром сделалась драматургия, а проза хотя и продолжала существовать, по-настоящему расцвела уже в следующую историческую эпоху, когда Китаем вновь, правила национальная династия Мин (1368–1644).
Минская повесть — примечательное явление повествовательной прозы. Она наследует традиции сказительского искусства и тесно связана с повестью эпохи Сун. Более того, хотя нам известны минские повести главным образом из сборников XVII века, многие исследователи полагают, что в сборники были включены и произведения, созданные еще в сунское время.
В эпоху Мин все труднее становилось существовать жанрам высокой классической словесности. По-прежнему стихи были необычайно популярны, но любовь к поэзии все больше делаемся данью привычке. Изощрившие свое мастерство в стихотворчестве поэты умело вплетали в поэтическую ткань нить намека, расцвечивали стихотворение цитатами из стихов предшествующих веков, но арсенал классической поэзии сделался к минской эпохе таким обширным, что намеки часто оставались непонятыми, а цитаты неузнанными.
Поэт как бы лишался читателя, оставаясь в своем творчестве наедине с самим собой. Достаточно ограниченный слой образованных литераторов, воспитанием и учебой подготовленных к восприятию классики, терял свою монолитность, превращался в собрание индивидуалистов, в одиночку продолжающих бесконечную поэтическую традицию.
Стоит ли удивляться, что все больше образованных людей теряли интерес к высокой словесности и обращали свои взоры на простонародную литературу, которую не так стесняли условности и догмы. «Беллетристика» честно и недвусмысленно ориентировалась на развлечение читателей, но попутно автор мог позволить себе мораль или назидание.
Правда, когда литераторы признавались в том, что их произведения не более как досужие выдумки, подобные признания содержали и долю кокетства, и лукавство: слишком глубоко впитался в китайскую словесность учительный пафос, чтобы от него можно было с такой легкостью отказаться. И, уж конечно, не одна тяга к развлекательности побудила двух замечательных литераторов Фэн Мэнлуна (1574–1646) и Лин Мэнчу (1580–1644) заняться собиранием простонародных повестей и выпустить в свет сборники, благодаря которым мы и знаем эту литературу.
На страницах повестей перед читателями развертывается панорама эпохи. В числе персонажей, по существу, представители всех сословий: торговцы, ремесленники, ученые-чиновники, судейские, бедные литераторы, богатые вельможи. Трудно и представить себе более подробное описание быта и нравов — обрядов, правил поведения, характер взаимоотношений и т. п.
Минская повесть — вполне сложившийся художественный организм, со сложным сюжетом, порой состоящим из нескольких линий, которые автор ведет с завидным умением. Язык повестей прост, но не легкодоступен. Дело в том, что повести как бы многослойны: фрагменты, написанные в легкой, разговорной форме, вдруг сменяются классически стройными пассажами, а те, в свою очередь, — стихами.