– Шура, пройдем с нами в буфет, раздавим по графинчику, – кряхтит в то же время с другой стороны Огоньков, повисая всей своей тяжестью на другом плече пьяного.
Солнцев вдруг собирает все свои силы, швыряет Веточкина и Огонькова, как щенят, об пол, а сам с веселой рожей ставит руки в боки, пьяно приплясывает на месте, диким ревущим голосом горланит на все притихшее здание:
– Стр-ра-да-тель мой, стр-ра-дай со мной, надоело мне стр-ра-дать одной!..
Собрание по-детски добродушно смотрит на него, по-детски довольно смеется.
Огоньков и Веточкин, поднявшись с пола и отряхнув рука ми с коленок пыль, переконфуженные перед целым собранием, озлобившиеся, налетают на отплясывающего Солнцева сзади, безжалостно ломают его, комкают, поднимают высоко на воздух, выбегают с ним за дверь и через полминуты с обессиленными улыбками возвращаются обратно.
– Стр-ра-да-тель мой, стр-ра-дай со мной… – тотчас же раздается за запертой дверью дикое, разудалое, какое-то безгранично-размашистое пение Солнцева.
Но вот пение внезапно обрывается, и из-под двери доносится клокочущее рыдание пьяного…
Собрание остро, страдальчески вслушивается. У многих бледнеют лица, плотнее замыкаются губы. У нескольких чело век нависают на ресницах слезинки.
На сухом деловом лице Данилова тоже появляются новые, теплые грустные складки.
– Какой большой поэт на наших глазах погибает! – глубокой болью звенит на весь зал одинокий голос Анны Но вой из дальнего угла. – И неужели наш союз не в силах что-нибудь для него сделать? Позор!!!
– А чем же он погибает? – даже не оборачиваясь к ней и не убирая локтей со своего стола, равнодушно отзывает ся сидящий за кружкой пива Антон Нелюдимый, мрачного вида человек с устрашающе громадными чертами лица.
– Как чем? – содрогается возмущением голос Анны Новой. – А вино?
– Что ж, что вино? – лениво рассуждает в ответ Антон Нелюдимый. – Вино, оно помогает нашему брату творить, дает полет фантазии!
Немалых трудов стоит Данилову прекратить наконец переговоры с мест.
– Товарищи! – взывает он и звонит в стакан. – Товарищи! Будем считать, что ничего не случилось! Собрание продолжается!
И все снова обращают взоры к Шибалину.
III
Но в этот самый момент возле двери "Библиотека" раздает ся душу раздирающий крик. Кричит не то женщина, не то ребенок.
Собрание поворачивает в ту сторону головы, смотрит.
Крик повторяется.
Один за другим все вскакивают из-за столиков, спешат к месту происшествия, и возле двери "Библиотека" образуется большая толпа.
– Не пойду!!! – вырывается из центра плотной толпы прежний раздирающий крик, и на этот раз кажется, что крик принадлежит мальчику. – Ни за что не пойду!!! Убейте на месте – не пойду!!!
Данилов встает, тянется вверх, смотрит слепыми стеклами вдаль, звонит:
– Что там еще случилось?
Толпа полуоборачивается к нему и отвечает издали трубно хором:
– Человек в галошах!
Лицо Данилова меняется, корпус инстинктивно подается вперед:
– Как в галошах? Толпа хором:
– Так в галошах!
– Заставить снять!
– Не хочет!
– Что значит "не хочет"? Снять, да и только!
– Не дается! Может быть, вы ему скажете, товарищ председатель?
Толпа расступается на обе стороны, делится на две части и открывает встревоженному взору председателя такую кар тину: скромно одетый юноша с плачущим выражением лица силится вырваться из крепких держащих рук двух служителей, старого и молодого.
Юноша умоляюще:
– Пустите меня!
Старый служитель:
– Снимите галоши, сдайте их нам под номерок, тогда пустим.
Председатель твердо:
– Антон Тихий, что за безобразие, почему вы не снимаете галош?
– А если они у меня на босу ногу! – с раздражением кричит Антон Тихий и вскидывает в сторону председателя одну ногу, босую, обмотанную тряпками, в галоше.
Молодой служитель к председателю:
– Они через то и одевают галоши на босу ногу, чтобы за хранение не платить!
Старый:
– Хитрость своего рода!
Молодой:
– Мы их давно заметили, да все не удавалось словить: как пойдут чесать по коридорам да по лестницам!
Старый:
– Тут еще есть несколько душ таких, которые проскочили в галошах…
Смотрит всем на ноги. В толпе кое-где заметное движение: несколько человек прячут от служителей ноги. Председатель к служителям:
– Товарищи, не держите его, отпустите, он сам сейчас пройдет в раздевальную и оставит там галоши.
Антон Тихий, нервно перекосив лицо: