И он удаляется, могуче работая в толпе своими широкими плечами, горизонтальными, как коромысла.
-- Вот этот даст! -- с удовлетворением отзываются о нем люди, провожая его радостными глазами. -- Этот залепит!
-- Если не тому даст, то какому-нибудь другому, подходящему.
-- Все равно, одинаково.
Студентик, лет семнадцати, с развевающимися фалдами расстегнутого сюртука, в съехавшей на затылок форменной фуражке, с черными волосами до плеч, как у монаха, взбирается на какую-то скрытую в тесноте садовую тумбу, вдруг вырастает над толпой всей своей согнутой наперед балансирующей фигурой, похожей на всадника, и, размахивая над головой рукой, как саблей, вопит со скрежетом зубов:
-- Товарищи, тише! Граждане, тише! Хулиганы, тише! Провокаторы, тише! Германские шпионы, тише! И еще не знаю, как вас назвать, таких чертей, тише!
Пожилой солдат в шинели внакидку, как в одеяле, в маленькой изломанной, словно картонной, фуражке защитного цвета, покоящейся на его волосатой голове, как на столе, кривит по адресу студента длинную щеку, покрытую красными волосами, и нетерпеливо говорит, по-великорусски похрюкивая:
-- Вот вы-то тута-ка и есть самые первые кулюганы! А студентскую фуражку и мундер надеть каждый может! Глянь-ка-ся, ребяты, -- обращается он к другим солдатам и веснушчатым пальцем указывает на студента. -- Вы думаете, они кто такие? А жулики! Ей-ей, правда! Они с намерением тут такое смятение делают! Чтобы ловчее было по карманам шарить! Их тута-ка цельная шайка! Надысь у меня такой самый три рубля денег из кармана вытащил! Счастье его, что не поймал! А то б голову отвинтил! Собраться бы нам, всем солдатам, сколько нас тута есть, да всем стадом на них! Айдате-ка, а?
-- Ой, кто здесь посмел сказать, что я по карманам шарю? Кто? И это про кого же? Про студентов, которые всегда! Товарищ солдат, помните и знайте, что я старый социалист, и вы за ваше оскорбление ответите мне по суду тремя месяцами тюрьмы!
Солдат, с кривой улыбкой глядя на студента, награждает его крепкой, мастерски слепленной, как бы скульптурной бранью. Студент взмахивает руками.
-- Товарищи! Ша! Граждане! Ша! Здесь один солдат, кажется, с фальшивыми документами!
-- Кто, я с фальшивыми документами? Ах ты...
-- Товарищи, граждане, ой!!! Он призывает к еврейскому погрому!!!
И точно такие же сцены происходят перед глазами Вьюшкина везде, везде.
Куда он ни взглянет с высоты памятника, всюду видит одно и то же: каждые стоящие рядом две человеческие фигуры вдруг начинают яростно наскакивать друг на друга, как петухи.
Вся необозримая площадь, словно повинуясь какому-то общему закону, мало-помалу дробится на подобные пары.
Кое-где под метким ударом вдруг опрокидывается спереди назад мужская шляпа. Исчерчивает воздух вертикальным полукругом блестящая трость. Кого-то куда-то волокут.
И никто и нигде не говорит, все и везде надрывно кричат!
-- То!.. Ва!.. Ри!.. Щи!.. -- тщетно призывая полыхающую голосами толпу к порядку, непрерывно, как заведенная машина, режет воздух изнемогающий голос очередного председателя митинга, в то время как он сам, высокий хилый юноша в форме ученика землемерного училища, отодвинув растерянного Вьюшкина немного в сторону, стоит на его месте, на самом высоком карнизе памятника и с гримасами невероятных голосовых усилий на лице, вытянутой вверх правой рукой ввинчивает и ввинчивает в небо скомканную землемерную фуражку: -- То!.. Ва!.. Ри!.. Щи!..
А если не видеть всего этого митинга вблизи, а только слышать его шум издали, то в воображении прежде всего возникает картина громадного, небывалого по числу участников скандала, которому недостает милицейских свистков, кареты "скорой помощи"...
И с прилегающих бульваров, улиц, площадей спешат на этот шум любопытные. Иные из них бегут к Пушкину с таким видом, точно по их спинам колотит проливной дождь. Проезжающие мимо извозчики, повинуясь внезапному приказанию седоков, тоже крутым полукругом вдруг заворачивают к памятнику. С пролетающих в стороне от площади вагонов трамвая, как с горящих кораблей, выбрасываются на мостовую пассажиры, шлепаются, как кули, о землю, поднимаются и, прихрамывая на ушибленную ногу, задрав подбородок, бегут по прямой линии туда же...
-- Что это, а? Случилось что-нибудь, а? Открыли провокатора, а? Германского шпиона поймали, а? -- бежит и обалдело моргает по-рачьи выпученными глазами один такой любопытный, шарикообразный господин, приличный, в котелке на круглой остриженной голове, с университетским значком на груди, с мягким, свернутым вдвое портфелем в руке.
-- Ага, все-таки поймали негодяя? -- с чувством удовлетворения спрашивает появляющийся тут же высокий, барственной осанки мужчина, у которого роскошная белая, как полотенце, борода и щегольская испанская мягкая шляпа с широчайшими полями, спереди кокетливо загнутыми вверх и открывающими все лицо.
-- Кого поймали? -- ставит ему сзади на плечо, как на забор, свою широкую рысью физиономию молодой швейцар с коричневыми бачками на красных щеках и с золотыми буквами на черном околышке новой фуражки: "Модерн".
-- Не знаю, шпиона, что ли, -- даже не взглянув на швейцара, с достоинством цедит в свою роскошную белую бороду величественный старик и для придания себе еще большей авторитетности прокашливается баском.
-- Шпиона поймали!!! -- тотчас же расходится известие вокруг швейцара, как волны вокруг брошенного в море камешка. -- Германского шпиона!!!
-- Шпиона?.. Гм... А говорили, провокатора... -- произносит прежний шарикоподобный господин в котелке, на момент задумывается, потом стремительно бросается к памятнику, плывет по толпе, как по морю, работая руками и ногами, как плавниками. -- В комиссариат его! -- кричит он при этом не своим голосом и сложенным в трубку портфелем указывает на Вьюшкина. -- Сейчас же в комиссариат!
-- А что такое он тут вам говорил? -- сурово насупив брови на Вьюшкина, осведомляется седой барственный великан у кого-то из публики.
И, не дождавшись ни от кого ответа, он неожиданно надувает воинственностью щеки и кидается следом за шарикоподобным господином тоже к памятнику.
-- В комиссариат! -- несется над головами толпы его сильный, благородного тембра баритон. -- В комиссариат! -- со стиснутыми зубами грозит он издали Вьюшкину набалдашником трости, поднятым вровень с лицом.
-- Зачем в комиссариат?! -- возмущается швейцар. -- Из комиссариатов их все равно выпущают! Его самое лучшее порвать тут же на месте! Рви его! -- пробивается он сквозь толпу позади седобородого великана и хищно скалит оттуда на Вьюшкина белые рысьи зубы. -- На мелкие части его!
-- На самые мелкие части! -- как многократное эхо, повторяют друг за другом пятеро раненых солдат, только что подбежавших к толпе.
-- Сымайте его сейчас оттеда! -- кивает на Вьюшкина перекошенным от злобы ртом самый передний из них на двух костылях, поднявших его плечи выше ушей.
-- Давайте его нам, солдатам, ха-ха! -- кричит второй, с отвислыми красными бабьими щеками, с забинтованной на перевязи рукой.
-- Мы живо с ним тут распорядимся! -- доносится из-за спины второго голос третьего.
-- По-военному! -- хвалится четвертый.
-- Мы когда немцев не боялись, а не то что его! -- гордится пятый.
-- С оттедова его, говорим, сымайте, с памятника! -- кричит опять самый передний.
-- Да! Да! -- множится позади солдат хор голосов вновь подбегающих к толпе людей. -- Которые там ближе, сопхните его сюда!
-- Не надо крови! -- восклицает в толпе молодая, изящная, богато одетая дама в трауре, под черной вуалью, и легкой воздушной походкой выходит из поместительной утробы глянцевитого автомобиля, противно хрюкающего мордой в землю. -- Слышите, не надо крови! -- умоляюще взывает она вслед солдатам. -- Крови, крови, крови не надо! Довольно ее проливается там, на фронте! Капитан! -- точно помешанная, обращается она к оказавшемуся в толпе офицеру. -- Капитан! Умоляю вас: предотвратите убийство! Вы можете! Вот я стану перед вами на колени, только не дайте совершиться этому убийству! • Дама закрывает лицо руками, содрогается, падает перед офицером на колени. Вокруг, шаркая по земле сапогами, расступается в круг народ. Люди делают цепь, приготавливаются смотреть. Происходит жестокая борьба за места.