-- Верно, Широков, верно! Постановка табельного дела у нас никуда не годится!
-- Да! Да! Отметка в табелях большею частью ставится наугад! Сотни ошибок каждый месяц по цехам, сотни жалоб, сотни расследований! В конторе по неделям задерживают расчет, сверяются, ищут и выправляют ошибки!
-- Почему табельщиков дельных никогда у нас нет? Почему они долго не живут, уходят? Почему старшие контролеры вместо того, чтобы своими указаниями учить их делу, лепят им тоже "пунктики"? Что-о? Говорите, местные рабочие отказываются работать в ТНБ, боятся ножевых расправ со стороны товарищей? Тогда обратитесь в профорганизацию другого района, и вам оттуда пришлют работников!
-- Хронометражисты подкрадываются к работающим из-за угла, за это в морду надо давать и уже дают!
-- Ти-хо! Товарищи, ти-хо! Что за выкрики с мест? Тут не базар! Президиум предлагает товарищам выступать только организованным путем, только по предварительной записи!
-- По "записи"? Мы не умеем со сцены говорить, не научены. Мы можем только с места поддержать товарища, если он к делу говорит, вот как сейчас Широков! Почему у нас всякую новую работу нормируют и расценивают по полгода, разве это порядок? А постоянная урезка норм зачем? Через это рабочему стало невыгодно показывать повышение производительности труда: ты покажешь, а тебя еще подхлестнут, жилься дальше!
-- Ти-хо! Товарищи, не срывайте собрание, дайте ораторам говорить, соблюдайте пролетарскую дисциплину!
-- А мы разве против? Мы не против пролетарской дисциплины! Мы только говорим, что следует! Почему, например, процент приработка так мал, надо увеличить! А как оплачивают сверхурочное! А за брак! А за простойные часы -- не по вине рабочих, а по стихийным причинам! А работающим по субботам вместо шести часов по восемь -- за переработанные два часа! А бригадирам, обучающим бригады молодежи или новых рабочих!
-- Товарищи, ти-хо же! Что вы, наконец, делаете?!
-- Мы ничего такого не делаем! Мы только правду говорим! Клепальщики у нас, в мостовом цеху, получают не как штатники, а как временщики!
-- А у нас сверловщики?!
-- А у нас? То же самое! Бе-зо-бра-зие!
IX
-- Товарищи! Поступило предложение: прекратить запись новых ораторов и ограничить время тем, которые уже записались! Президиум предлагает давать ораторам по пять минут! Кто за это, поднимите руку! Большинство... Предложение принято. Итак, товарищи, вы теперь имеете только пять минут! Дорожите временем, экономьте слова, очень не распространяйтесь, ни вширь, ни ввысь, не повторяйте того, что уже говорили другие рабочие, держитесь своего завода, сообщайте только об известных вам дефектах! Помните, что в связи с реконструктивным периодом в хозяйстве нашей страны перед партией и советской властью встали огромные новые трудности, преодоление которых потребует максимального напряжения сил всех трудящихся! Помните, что помимо внешних международных задач, о которых я вам подробно говорил в начале нашего собрания, партии и советской власти приходится разрешать колоссальные задачи социалистического строительства внутри страны! В таких вдвойне тяжелых условиях классовая выдержанность и большевистски-ленинская четкость являются тем единственно надежным вооружением, которое в настоящий исторический момент должно быть особенно отточено и приведено, так сказать, в полную боевую готовность!.. Карл Маркс в своих известных письмах к Энгельсу на странице девяносто седьмой сказал...
-- Товарищ председатель, твои пять минут давно прошли! Ты уже полных пятнадцать говоришь!
-- Как пятнадцать?
-- Так!
-- А чего же вы молчали?
-- Все думали: вот-вот сейчас кончишь! А ты все дальше забирал, все выше!
-- Ти-хо! По списку слово принадлежит товарищу Чистову!
-- Товарищи! Я извиняюсь, что не умею так гладко говорить, как тут говорил выступавший до меня председатель собрания. Скажу, как смогу. Нас просили сообщать факты. И я на живом факте хочу показать, как у нас в цехах иногда понимают и выполняют декретное "повышение производительности труда". Возьму свой сортопрокатный цех завода No 4, в смену мастера Збруева. Хотя, конечно, знаю, что то же самое творится и в смены других мастеров нашего цеха; и в других цехах нашего завода; и в других заводах Шулейковской группы. Мастер Збруев с того дня, как вышел декрет, совсем не обращает внимания на качество продукции, гонится только за количеством. Требует от нагревальных печей, чтобы они как можно чаще подавали к стану раскаленные болванки. И печники-нагревальщики гонят вовсю, с такой частотой подают к стану раскаленный металл, что ни прокатка, ни резка, ни правка сортов железа не поспевают за их подачей. И все делается как попало, лишь бы побольше пропустить штук. Не успеет прокатная полоса выйти из последних вальцев, не успеют ее даже как следует поставить для точного обмера, не успеют обрезать концы и выправить кривизну, как смотришь -- уже подают из вальцев другую прокатанную полосу, за ней сейчас же третью, четвертую... И обрабатывают полосу, можно сказать, на лету, не зачищают аккуратно концы, не отмеривают точную меру, не замечают погнутых мест -- лишь бы поскорей освободить руки для следующей полосы. А править и отделывать нарезанные полосы после нет никакой возможности: железо уже остыло. И правщикам приходится производить целую новую работу: класть искривленные полосы на стелюги. При всем том суета и крики среди работающих стоят всю смену прямо невозможные! Все спешат, хватают, бросают, торопят друг друга, обвиняют, жалуются, грозят! А какой мат висит в воздухе все восемь часов! Не цех, а ад! Не работа на мирном строительстве, а активное участие в гражданском бою, в котором не разберешь, где революция, где контрреволюция, потому что с разных сторон приходится слышать разные слова... Какая же выходит из этого столпотворения продукция? Известно -- какая: где укороченная против нормы, где удлиненная, где погнутая, где с раковиной, где с грибом, -- сплошной брак! И направляется она, вы думаете, на продажу? Конечно нет, -- в сталелитейный цех, как лом, как та ржавая стружка. Оттуда, из сталелитейного, тот же кусок металла в виде болванки может снова попасть в наш сортопрокатный цех, там, в том гражданском бою, из него опять сделают негодное изделие, которое снова отправят как брак в литье, из литья к нам, в прокатку... Так один и тот же брусок железа может иметь у нас бесконечное хождение внутри заводского двора -- из цеха в цех -- и приносить социалистическому государству неисчислимые убытки. А в заводской конторе в это время будут, на основании данных мастера Збруева, вычислять проценты "повышения производительности труда", сравнивать число тонн металла, пропущенного сейчас через цех, с тем, что пропускали раньше. И таких бросовых изделий у нас в одну смену наберется тонна, полторы, две. А истинную цифру брака никто не знает и не узнает никогда, потому что изделия с явным дефектом не допускаются до инспекции, прячутся от нее, выбрасываются самими работающими раньше, просто вывозятся во двор, на железную свалку. Там, в этих железных могилах, похоронена наша заводская правда! И я вот сам тут громогласно раскрываю "тайны мадридского двора", а сам чувствую -- ох, и налепят же мне за это в цеху "пунктиков"!