И хотя почти за столетний срок существования Андросовского завода Каспийское море успело отойти от него -- отодвинулось на несколько километров к югу, -- и завод стал походить больше на речной, чем на морской, тем не менее и теперь волго-каспийские колхозники ближайших рыбацких колхозов, из путины в путину контрактуемые заводом, поставляли ему рыбье свежьё как с моря, так и с реки.
На этом крупнейшем в районе государственном предприятии, недавно переоборудованном по последнему слову рыбопромысловой техники, рыба-сырец перерабатывалась в специальных цехах всеми известными способами: солилась, сушилась, коптилась, мариновалась, замораживалась...
Рыбу подвозили к заводу и в переработанном виде отвозили от него все четыре времени года. И когда ни заглянешь в его цеха, они всякий раз радовали глаз своим неизменно широким размахом, неустанно веселым кипением. А ранней весной и поздней осенью -- в периоды наибольших уловов -- за горами рыбы в цехах не было видно людей. Завод весь был завален рыбой, точно похоронен под ней. И казалось, что ему уже никогда не выкарабкаться из-под нее, как из-под могильного холма. А рыбу продолжали подвозить еще... Однако проходили дни, и эта подавляющая масса сырья, вся, до последней рыбешки, пройдя сквозь цеха, в конечном счете прекраснейшим образом распределялась органами Наркомснаба между рабочими потребителями таких далеких отсюда индустриальных центров, как Ленинград, Москва, Харьков...
Андросовский, входивший в общую систему рыбозаводов "Волго-каспийского госрыбтреста", являлся едва ли не единственным предприятием треста, вообще не знавшим, что такое прорыв. Даже нордовые и норд-вестовые "отбойные" штормы на море; зюйд-остовые напористые "вздышки" Каспия, сопровождаемые наводнением на берегах всех семидесяти пяти Волг; внезапная ломка календарных погод, как и прочие неотвратимые стихийные бедствия, так пагубно влиявшие на загруженность других рыбозаводов, и те почти совсем не отражались на годовых финансовых итогах удачливого завода.
Необыкновенные успехи Андросовского, конечно, были известны всему рыбопромысловому Волго-Каспию. И всюду их объясняли только тем -- в том числе и сами андросовцы, -- что этому рыбозаводу до поры до времени просто везло. Говорили с тщательно скрываемой завистью: "Вот не пойдет одну путину рыба, и счастье Андросовского полетит в тартарары".
Однажды в одну из путин по невыясненным причинам рыба на самом деле обошла тот район, который облавливали рыбаки-колхозники, прикрепленные по договору к Андро-совскому.
-- Накаркали, -- говорили андросовцы о своих недоброжелателях.
На языке официальной рыбопромышленности то, что случилось, называлось "невыход рыбы". "Невыходы" бывают общие, охватывающие весь водоем -- все море или всю реку, -- и частичные, местные. Тут был, конечно, только частичный, местный. Рыба валила густо, валила как по трубам по всем остальным семидесяти четырем Волгам, кроме одной этой, семьдесят пятой, Андросовской. То же самое явление, такой же "невыход", наблюдался и в открытом море, на всем обширнейшем предустьевом водном пространстве против Андросовского. Там тоже рыба -- как вымерла.
Овладевало неприятное, тревожное чувство, когда на этом, самом богатом рыбой участке Волго-Каспия, вдруг поднимали из воды порожнюю, чистую, даже не загрязненную илом и травой сеть. Хотя бы одна, хотя бы какая-нибудь, самая маленькая, самая негодная малявка застряла в ячее сетки. Ни одной. Никакой. Ничего живого. Никаких признаков того, что тут когда-нибудь жила и вообще может жить рыба. Водоросль "верблюжатник", обыкновенно забивающая собой клетки ячей, и придонное насекомое "стонога", вроде морской блохи, пожирающее нитку сетки, -- и те исчезли.
Странной игре природы разные люди Андросовского поселка давали разные объяснения.
Нашлись в числе местных жителей и такие, которые в связи с внезапным исчезновением рыбы самым серьезным образом ожидали землетрясения с возможным провалом всей здешней земли в Каспийское море. Иные из них даже улавливали в воздухе сернистый запах газа, "похожего на вулканический". И многие семьи устраивались на ночь под открытым небом, развешивая над каждой постелью, как над детской колыбелью, белый марлевый полог от ужасающего количества каспийских комаров. Кое-кто из людей предусмотрительных на всякий случай помаливался Богу -- тайком от своего месткома, конечно. И чувствовалась настоятельная необходимость в громком, крепком, авторитетном голосе науки. Но краевая наука в лице Астраханской научной рыбохозяйственной станции, все еще считавшая себя слишком молодой для самостоятельных выступлений, упорно отмалчивалась, словно вовсе не существовала это время. Тем более молчали другие учреждения, не компетентные в этих вопросах. И только один астраханский горком партии не бездействовал и в ответ на донесения Андросовского завода сыпал и сыпал ему, точно пули, одну за другой сильные, чеканные, лаконически составленные и как бы говорящие человеческим голосом радиограммы.
..."Никаких оппортунистических ссылок на объективные причины..." "Полностью выполнить промфинплан..." "Суровая партийная ответственность прорывщиков..." "Шляпам не место в победоносном социалистическом хозяйстве..."
И треугольник Андросовского -- директор, партком, профком, -- оправившись от первого замешательства, в один прекрасный день в момент переключают работу всего людского коллектива завода-гиганта на ловлю в прилегающих болотах лягушек для экспорта.
Шаг этот не содержал в себе ничего ни удивительного, ни неожиданного.
С одной стороны, было известно, что в Астрахани, в управлении Волго-Каспийского госрыбтреста, лежат заказы на местных лягушек от некоторых стран Западной Европы. С другой -- было также известно, что в районе Андросовского за последние годы, благодаря хорошим условиям жизни, расплодилось такое множество лягушек, что иной раз казалось, что не человек здесь оседлый полновластный хозяин, а именно они, лягушки. Придешь -- после работы на заводе -- к себе домой, войдешь в комнату, зажжешь электрический свет, а там уже сидит посреди пола, блестя выпуклыми глазными шарами, неуклюжая лягушка с низко приплюснутой головой, без шеи, с широким ртом. Заглянешь в какую-нибудь пустую коробку или порожнее ведерко -- и там, в коробке или ведерке, на дне, тоже притаилась, как куропатка перед охотником, такая же отъевшаяся лягушка с расплывающимися боками, точно собирающаяся родить. Везде и всюду лягушки. Или повылезают, как по команде, в определенные погоды несметными полчищами из своих убежищ в окружающих болотах; оцепят завод неразрывным кольцом, как осаждающая армия; наведут на него тупые, немного приподнятые морды, точь-в-точь как пушечные жерла; и сидят; и глядят; и кричат, надув зобы, миллионами раздирающих голосов. Но прежде чем кричать всем вместе, сидят некоторое время молча, даже не переквакиваются с ближайшими соседями, ждут своего запевалу, который должен дать на сегодня и тон, и мотив. Запевала начнет р полной тишине дня или ночи, выведет несколько фигур сам, соло; все послушают его одного; затем пристанут к какой-нибудь его строфе, повторят ее вместе с ним и только уже потом поют цельным единодушным миллионным хором. И в случае чего-нибудь -- даже бежать от них некуда: вокруг завода -- болотная непроходимая топь, камышовая непролазная чаща, глухое бездорожье...