Зато потом что ни день, то ловить становилось труднее. Лягушки в борьбе за свою жизнь неожиданно проявили и силу, и ловкость, и, главное, необыкновенную рассудительность. И чтобы не снижать уловы, приходилось все больше и больше удаляться от территории завода. Лягушки же с ближайших болот при малейшем приближении к ним охотников мгновенно соображали, в чем дело, и кидались кто куда -- спасаться. Одни забивались в темную, совершенно недоступную для человека чащу камыша и настороженно глядели оттуда, из-за леса прочных палок тростника, как из-за железных прутьев тюрьмы. Другие -- и без того бесформенные, широкие, к тому же еще растопыря все четыре конечности, совсем как водолазы, -- оседали в прозрачной воде на дно глубокого омута и терпеливо высиживали там в полной беззвучности, пока люди с сачками не проходили дальше.
Что же касается поведения самих людей и их самочувствия, то все они вначале приступили к незнакомому делу вяло, без подъема, с брезгливостью, даже с опаской. Но вскоре в их крови пробуждались сильные праотцовские инстинкты охотников-звероловов, и они, с приготовленными сачками, с хищно ощеренными улыбками, похожие на первобытных людей, так горячились, так увлекались погоней за иной обманувшей их квакушей, что преследовали ее по убийственной почве -- а иногда вовсе без всякой почвы, по воде -- очень долгое время, пока вовсе не выбивались из сил. То там, то здесь в скрытой от постороннего глаза чаще тростника хлопал по пустой воде их неутомимый сачок на месте опять ускользнувшей из-под него квакушки и раздавались по ее адресу их длинные изнеможенные проклятия. В азарте, если попадались под руку другие лягушки, хлопали и по другим -- по желтой, по сплошь синей, по красно-бурой, которых -- говорил помдиректора -- не едят.
Борясь за максимальную цифру вылова, соревнуясь звено со звеном, бригада с бригадой, колонна с колонной, -- не считались решительно ни с чем, ни с какими опасностями, ни с какими лишениями.
Разутые, с закатанными до самого живота брюками или с высоко подобранными юбками, не морщась, шагали по ледяной воде случайно встреченного родника, ступить в который босой ногой в другое время ни за что не решились бы. Как на войне под градом пуль, легким шажком, едва касаясь ногами земли, бесстрашно пробегали по тонкой, как бумага, поверхностной пленке трясины, вздутой, как пуховая перина, и, по-видимому, очень глубокой. Не замечали на себе струй крови при порезах ног, рук о попадающиеся на каждом шагу листья тростника, длинные и гибкие, похожие на сабли. Не обращали внимания на сопровождавший каждого из них рой комаров. И только изредка при особенно затяжном комарином укусе в мягкое место ноги вдруг делали отчаянный, рекордсменски-высокий, по вертикали, скачок на месте, выше самой высокой метелки камыша, точно на момент взгромоздясь на ходули и тотчас же шлепнувшись с них. Ни контролировать, ни подгонять не требовалось никого. Наоборот, многих -- в особенности из молодежи -- приходилось удерживать. И бригадиров то и дело брал страх, как бы некоторые особенно горячие натуры, слишком отдалявшиеся от своей бригады, не угодили бы в пасть волка.
Как и следовало ожидать, больше всех усердствовали на новом поприще подростки, и как будто специально для них стояла все дни прекраснейшая погода. Будто для них с утра до вечера светило на безоблачном небе жгучее каспийское солнце. Для них во время их отдыха на случайных лужайках резко благоухали роскошные, сочные травы; заманчиво пестрели странные, произрастающие только тут, никогда не виданные цветы. Для них выпекался в заводской столовой такой отличный, такой ароматический ржаной хлеб -- пшеничного пирога с начинкой не надо. Для них пробегала среди кочек такая прозрачная, такая вкусная ключевая вода -- сладкого чая не надо...
-- Филька, ты ведмедей боишься?
-- Нет. А ты?
-- Тоже нет.
И у обоих глаза от страха громадные, слух напряженный, движения неуверенные...
-- Нюша, гляди-ка, каких я цветиков набрала. Давай сядем здесь, будем венки плести.
-- А бригадир?
-- А мы и ему сплетем один.
-- Очень нуждается он в нашем венке! Ему как бы побольше лягушек наловить, премиальные получить.
Подросткам было тут хорошо, свободно, весело; и они с упоением перекликались между собой в камышах, как в грибной сезон в лесу.
-- Маньа-а-а!
-- Ваньа-а-а!
-- Вот дьяволы, -- ворчали на них старики. -- Не столько ловят, сколько пугают своими криками. Разве я столько бы наловил, если бы с нами не было этих чертей? Обязательно уже второй мешок набивал бы товаром.
-- Ай!.. Змея!.. -- вдруг разносился далеко во все стороны дикий пронзительный визг девочки лет четырнадцати, в то время как она сама, не по годам рослая, с подобранным животом, с распущенными волосами, на длинных голых ногах, согнутых в коленях, неслась вприпрыжку быстрее лошади куда глаза глядят, побросав и сачок и мешок... Под ее ногами, как под падающими снарядами, вздымались столбы болотной воды, трещал, гнулся до самой земли и ломался камыш...
-- Глупая, вернись назад, собери свой инструмент! -- прибежал на ее крик случайно находившийся поблизости бригадир. -- Какая же это змея, когда это живой сазан! Смотри, какой крупный! А вон другой, вся спина торчит из воды. Тут, в этих лужах, много еще встретится разной рыбы: сазанов, лещей. Она попадает сюда вместе с водой во время приливов и живет тут, пока ее не заметят здешние хищники: птица, зверь...
-- И люди?
-- Люди -- нет. Люди ее не трогают. Людям она не нужна, у тутошних людей у самих рыбы по горло, они не нуждаются в ней. Ведь ты сейчас ее с собой не возьмешь. Так и каждый. На что она ему, когда у него дома даже кошки не едят рыбы, надоела.
-- Дядя бригадир, а гадюк тоже брать? -- спрашивал по пупок в воде мальчишка без шапки, с золотистой, светящейся на солнце головой, храбро держа перед собой в судорожно зажатых пальцах маленького зеленого, под цвет тростника, извивающегося ужонка, на ощупь твердого, как гвоздь.
Мальчишка, конечно, скрыл свои совсем малые годы, когда записывался на работу, и теперь наслаждался здесь, на свободе, вдали от родительских глаз.
-- Ну и большевики! -- без конца вздыхали взрослые рыбопромысловые рабочие и в удивлении мотали опущенными
головами, точно сильно пьяные, отдыхая в пронизанной солнцем зеленой гуще камыша, как в зеленой беседке, сидя на туго завязанных мешках с живыми лягушками и с жадным удовольствием покуривая. -- Ну и большевики!.. Уже добрались и до лягушек! За такое дерьмо будут получать золото!.. Скоро доберутся и до этого камыша... Камышом начнут торговать!.. Ну и боль-ше-ви-ки!..
В ту памятную для андросовцев путину распластанными лягушачьими тушками, точь-в-точь как дамскими пятипалыми перчатками, были унизаны все деревянные вешала завода, на которых в нормальное время спокойно провяливалась на солнышке разная второсортная рыба: воблешка, лещик, мелкий судачок, бершовик...
И вопреки предсказаньям завистников -- промфинплан опять блестяще был выполнен!
Больше того: благодаря экспорту за границу лягушек завод нечаянно принес государству свою обычную прибыль в ценной валюте, которую до того времени давала на Андросов-ском только высокосортная черная икра.
Директора завода премировали велосипедом. Помдирек-тора -- самоваром. Бригадиров и отличившихся ударников из рабочих наградили денежными премиями и именными почетными грамотами.
Весть о новом успехе Андросовского быстро облетела весь рыбопромысловый Волго-Каспий. И в скором времени на некоторых других рыбозаводах был поставлен новый доходный промысел: к прежним старым, успешно работающим цехам был присоединен еще один, заново оборудованный, постоянно работающий цех -- цех по заготовке лягушек для экспорта.