Но вот на бескровно-смуглом лице брюнетки вспыхнул румянец, она нервно улыбнулась, сделала головой движение решимости и направилась прямо к блондинке.
С трудом протискиваясь против течения толпы, она так наклонилась одним плечом вперед и с таким видом вытянула шею, точно тащила за собой тяжелый воз.
-- И куда она прет?! -- раздавались на ее пути злобные вопли, сверкали волчьи взгляды. -- Скажите, пожалуйста, куда она прет?!
Но брюнетка в зеленом куполе не слышала ничего, не видела ничего.
-- Скажите, вы не Гаша? -- спросила она у блондинки задыхающимся от волнения голосом, и восковое желтое лицо ее под зеленой шляпкой сплошь покраснело, красивые томные глаза лихорадочно заблестели.
-- Гаша, -- утвердительно, нараспев, по-рязански, ответила блондинка, с совершенно ошеломленным, отставленным назад лицом. -- А вы откуда знаете, что я Гаша? -- спросила она недоверчиво и заползала струхнувшими глазами вдоль и поперек фигуры незнакомки.
-- Я Ксения Дмитриевна, помните, у которой вы до революции служили горничной? -- задрожав, запинаясь, нервно задергав кожей лица, быстро проговорила брюнетка.
-- Б-барыня?! -- во весь голос вскричала, точно выстрелила, Гаша с чисто деревенским откровенным восторгом и всплеснула руками...
-- Не говорите так, Гаша, не говорите, -- тихо и торопливо перебила ее Ксения Дмитриевна. -- Теперь барынь нету...
-- Ничего, ничего, -- заулыбалась обомлевшая Гаша. -- Это я так. По привычке...
И в Москве, на Трубной площади, на "Универсальном рынке", в самом оживленном ряду этого рынка, галантерейном, в воскресенье, в двенадцать часов дня, в хорошую осеннюю погоду, в ярком свете нежаркого сентябрьского солнца бывшая несколько лет тому назад горничной крестьянка Рязанской губернии Агафья Семеновна Афонина, прослезившись от радости, бросилась в объятия своей бывшей барыни, дворянки по происхождению, жены инженер-химика, Ксении Дмитриевны Беляевой.
Молодые женщины, обняв друг друга, слились в удивленном, стонущем поцелуе.
Ярко-красный платок и ярко-зеленая шляпка тесно прижались друг к другу, дробно затрепетали на месте над головами движущейся толпы, как две яркие весенние бабочки, радостно усевшиеся в погожий день на одном и том же острие кустика...
-- Гражданки, не заставляйте товар, проходите дальше! -- кричали на них из обоих рядов галантереи нервнолицые торговцы, скрюченно прыгающие внутри своих разукрашенных будок, как попугаи внутри клеток.
-- Пройдемте, барыня, на тот бульвар и там поговорим, -- предложила Гаша, красная, улыбающаяся, в веселых слезинках. -- Я так рада, что встретила вас, я так часто вспоминала про вас.
-- Гаша! -- негромко, но убедительно произнесла Ксения Дмитриевна, следуя вместе со своей спутницей к выходу с базара. -- Только вы, пожалуйста, не называйте меня барыней!
-- Хорошо, хорошо, -- проговорила Гаша и усмехнулась над собой: -- Я все забываю.
-- Не напоминайте мне о прошлом, о том времени, когда я была к вам так несправедлива, -- прежним голосом быстро продолжала Ксения Дмитриевна, с опущенным, суровым, взволнованным лицом.
-- Ну нет, -- весело и решительно возразила Гаша. -- Об вас я этого не могу сказать. Вы были для меня хорошей хозяйкой, не как ваша покойная матушка. Я никогда не забуду, как вы всегда жалели меня. Когда у вас дома вечерами засиживались гости, вы позволяли мне ложиться спать, не ожидавши, когда разойдутся гости. А на другой день вы приходили ко мне на кухню и помогали мне перемывать после гостей посуду.
-- Ого, вы даже это помните! -- рассмеялась Ксения Дмитриевна, опустив лицо в землю, чрезвычайно довольная.
-- А как же этого не помнить? -- тоном значительности
произнесла Гаша. -- Я все помню.
Они вошли через боковые ворота на Цветной бульвар, сели на садовую скамейку, продолжали возбужденно расспрашивать друг друга.
Проходившие той же аллеей бульвара деловые мужчины всех классов и возрастов, поравнявшись с их скамьей, вдруг осаживали шаг, как резвые кони, нарвавшиеся на неожиданное препятствие, и, скосив на молодых женщин большие, страдальчески обожающие глаза, продолжали идти другой, нежной, игривой поступью, как вальсирующие под музыку на цирковой арене лошади.
У Ксении Дмитриевны в руках был купленный на Трубном рынке фунт кислой капусты в протекающем кулечке. И, чтобы не испачкать капустным рассолом пальто, она сперва перекладывала кулечек в руках с боку на бок, потом положила его на доску скамейки рядом с собой.
Гаша точно таким же образом нервно вертела в руках свою покупку, небольшой, туго упакованный в белую бумагу сверток. Во время разговора она незаметно разрывала бумажную обертку, и из образовавшейся в белой бумаге дырочки вдруг весело глянула на Ксению Дмитриевну, как кусочек неба, голубая атласная материя.
-- А как вы изменились, Ксения Дмитриевна, как побледнели, исхудали! -- с сочувствием говорила Гаша и без стеснения всматривалась в лицо своей собеседницы.
-- А вы, Гаша, так пополнели, раздобрели, что вас трудно узнать, -- окинула взглядом Ксения Дмитриевна фигуру Гаши.
-- Конечно, -- тише и с сокрушением продолжала Гаша. -- Я понимаю, вам при советской власти плохо...
-- Ничего подобного! -- горячо возразила Ксения Дмитриевна, и в ее темных глазах зажглись мучительные огоньки. -- Я бы и при советской власти чувствовала себя хорошо, если бы не любовь к подлецу! Меня любовь к подлецу губит! А против советской власти я не имею ничего. Ведь я никогда не была монархисткой и сейчас со многими нововведениями коммунистов вполне согласна.
-- Какая любовь? К какому подлецу? -- испуганно округлила зеленые глаза Гаша.
-- Разве вы не помните моего мужа?
-- Геннадия Павловича? Молодого барина? Как не помнить! Тоже хороший был человек, обходительный...
-- А оказался подлецом! -- вставила Ксения Дмитриевна и изобразила на лице гримасу отчаяния: -- Пять лет притворялся, на шестом году прорвался!
-- Что так? -- спросила Гаша и вдруг догадалась: -- Он вас бросил?
Ксения Дмитриевна глубоко вздохнула. Потом, с иронической усмешкой, с язвительными кривляниями ответила:
-- Да. Мы "разошлись", "по доброму согласию", "без скандала", "тихо", "культурно". И, разойдясь, мы решили "для прочности развода" тотчас же разъехаться в разные города. Он остался в Харькове, где мы с ним проканителились последние два года, а я перебралась в Москву.
-- Вот не ожидала, что вы с Геннадием Павловичем когда-нибудь разведетесь! -- удивилась Гаша. -- Так хорошо жили!
-- Я тоже этого не ожидала, -- сказала печально Ксения Дмитриевна. -- Когда сходились с ним, думала -- будут одни розы, а оказались одни шипы. Да, Гаша, много вынесла я за эти годы, очень много...
И она кратко рассказала обо всех своих послереволюционных злоключениях...
...Революция отняла у нее небольшой домик в Москве, маленькую дачку под Москвой. И ничего этого она не жалеет: раз отобрали -- значит, так нужно. Ее муж, Геннадий Павлович, тогда же лишился места, так как фабрика, на которой он служил химиком, остановилась. У нее с ним начались семейные нелады, ежедневные крупные разговоры по самым мелочным поводам. Что ни день, то он становился все раздражительней, придирался ко всяким пустякам, на каждом шагу попрекал ее, что она, окончившая "разные дурацкие гимназии", ничего не умеет делать, не знает никакой профессии, не в состоянии зарабатывать, интеллигентка, барыня, привыкшая пользоваться трудом домашних прислуг. Себя же он вдруг вообразил "новым человеком", "созвучным эпохе", надел высокие сапоги, кожаный картуз, ввел в обиходную речь неприличные слова, называл себя "черной костью", "простым рабочим", "человеком физического труда", будучи на самом деле по происхождению дворянином, а по профессии инженером-химиком. "Прошло то время, когда женщина ловила мужчину и делала его своим мужем одной своей внешностью, пикантностью. Теперь, после Октябрьской революции, женщина берет нашего брата чем-то другим..."