-- А что, нельзя смотреть? Почему же не посмотреть?
-- Потому что подумает -- психопатка!
-- Не подумает! И я не на него гляжу, а на нее. Смотри, как она наслаждается, как вертится! Так и купается в лучах его славы.
Антон Печальный тоже переводит глаза на Веру.
-- Ты не знаешь, Аннета, он с ней давно живет?
Аннета поднимает голову, вспоминает:
-- В ноябре месяце, двенадцатого числа, исполнился ровно год, как они начали.
-- Ого, какие подробности ты знаешь!
-- Это в нашем союзе каждая женщина знает. Потому что каждой обидно, не мне одной.
Антон Печальный вдруг вместе со стулом поворачивается к Шибалину, настораживается, говорит голосом охотника, внезапно завидевшего дичь:
-- Гляди, гляди, к нему подходит Мухарашвили. Это к деньгам. К большим деньгам. Будет предлагать ему поездку по России с его новой идеей. Надо пойти послушать, сколько он ему будет предлагать. Ты тут посиди, а я пройду.
Он идет, как будто случайно, с невинным лицом, садится на свободный стул рядом со столиком Шибалина, поворачивается к Шибалину и Мухарашвили спиной, незаметно подъезжает к ним вместе со стулом все ближе и ближе, направляет назад то одно ухо, то другое, жадно ловит каждое слово их разговора.
И по всему залу, по всем столикам, при появлении возле Шибалина Мухарашвили, проносится сладостный шепот:
-- Деньги... Деньги...
Иные при этом даже меняют позы на стульях, садятся поэффектнее, поправляют на себе платье, прическу, делают приятные лица, точно и сами готовятся к решающему смотру.
X
Мухарашвили подходит к Шибалину, здоровается, подсаживается.
С сильным кавказским акцентом:
-- Имею к вам дело, товарищ Шибалин.
Шибалин, погруженный в наблюдение окружающего, неохотно:
-- Слушаю.
-- Вы, понятно, знаете, что я вам хочу предложить.
-- Ехать?
-- Да.
-- А с чем?
-- С сегодняшней вашей лекцией о "знакомых" и "незнакомых". Этот товар сейчас кругом пойдет. И вы заработаете, и я заработаю. Идет?
Шибалин, не глядя на него, небрежно и вместе тяжко:
-- Деньги!
-- Что "денги"?
Шибалин еще тяжелее и с ноткой раздражения:
-- Деньги!
-- "Денги", "денги", гавари, пожалста, что "денги"?
Шибалин полуоборачивает лицо к Мухарашвили, глядит
на него через плечо:
-- Деньги сейчас есть?
-- Сейчас, понятно, нет. Сейчас ночь.
Шибалин, подернув головой, пренебрежительно отворачивается.
Мухарашвили поспешно:
-- Сейчас нет, а завтра будут.
Шибалин, глядя в публику, вяло:
-- Завтра мне не надо, мне сегодня надо, сейчас. При вас есть?
-- При мне, понятно, нет. Я не банк, денег при себе не держу.
Шибалин опять потряхивает головой с таким видом, как будто говорит: "Вот это и плохо, что ты не банк".
Мухарашвили продолжает оправдываться, Шибалин не слушает его, сидит к нему спиной, говорит с Верой, показывает ей на кого-то в публике, смеется.
Мухарашвили сидит, глядит в его спину, качает головой:
-- Ой, нехорошо так, товарищ Шибалин, нехорошо! Осторожно прикасается рукой к его плечу:
-- Товарищ Шибалин!
-- Что скажете? Мухарашвили улыбается:
-- Сегодня деньги тоже есть.
-- Так бы и сказали.
Мухарашвили достает из кармана лист исписанной бумаги, кладет перед Шибалиным, подает перо:
-- Подпишитесь тут, тогда можно будет дать деньги. Хотя эти деньги не мои, ну ничего...
Шибалин, не двигая головой, опускает глаза, равнодушно читает.
-- Вот эту сумму рублей увеличьте вдвое, -- указывает он пером лениво, -- а этот срок путешествия уменьшите вдвое. Тогда можно будет подписать.
Кладет перо.
Мухарашвили смотрит на цифры, хватается за грудь.
-- Ой, ой... Шибалин спокойно:
-- Дело ваше. Отодвигает от себя условие.
Вера, с нежностью прильнув к его плечу:
-- Конечно, Никочка, дешевле не соглашайся. С какой стати! Ездить по разным Асхабадам... Еще убьют в дороге. Или обкрадут. Помнишь, как в прошлом году у нас под Карасубазаром ящик с рукописями украли?..
Мухарашвили сидит согнувшись над столом; долгим, неподвижным, омертвевшим взглядом смотрит в условие; равно мерно покачивает головой; тихонько подвывает однообразный, монотонный напев, точно убаюкивает ребенка...
Антон Печальный несколько раз проходит мимо стола Шибалина, запускает один глаз в условие, силится разглядеть цифры.
Наконец Мухарашвили выпрямляется, испускает шумный вздох, делает хищные глаза, прижимает к груди два толстых пальца:
-- Смотри, столько прибавлю! Шибалин тихим горловым звуком:
-- Нет...
Мухарашвили горячится, прижимает к груди три пальца:
-- Столько!
Шибалин по-прежнему, еще тише:
-- Нет...
Мухарашвили багровеет, задыхается, прижимает к животу четыре пальца, кричит:
-- Ну столько! И больше ни копейки, ни копейки!
Упирается руками в колени, тяжело дышит.
Шибалин, без слов, одним кивком головы отвечает: "Нет". Мухарашвили вздрагивает на стуле:
-- Не понимаю! Не понимаю!
Достает носовой платок, вытирает с шеи пот. Потом растопыривает перед Шибалиным руки, как клешни, вбирает между плеч голову, спрашивает:
-- Ну какая же будет твоя цена? Говори окончательную цену!
Шибалин, едва шевеля губами:
-- Как сказал.
Мухарашвили с мучительной гримасой и с непрерывным стоном, как человек, которому делают трудную операцию, свертывает вчетверо условие, кладет его в карман, встает, откланивается Вере, уходит, сейчас же останавливается, стоит вполоборота, цыкает стиснутыми зубами Шибалину:
-- Ц-ц!..
Шибалин оборачивается.
Кавказец со страшным выражением лица показывает ему все пять пальцев, волосатых, похожих на лапу гориллы.
-- Столько дать?
Шибалин, наморщив слегка нос, делает кистью руки движение, означающее: "проваливай". И продолжает разговор с Верой.
Мухарашвили быстро уходит, не видя перед собой ничего, кроме своей неудачи, и выбрасывая из себя на кавказском наречии все известные ему ругательства.
XI
Два друга, Антон Нешамавший и Антон Неевший, сидят, пьют пиво, говорят о Шибалине...
-- Видал, какую пачку денег показывал ему Мухарашвили?
-- Положим, денег он ему не показывал. Договор показывал.
-- А договор разве не деньги?
-- Не совсем.
-- И придумал же: "знакомые" и "незнакомые". Ха-ха-ха!
-- Да! Идейка эта сама по себе не ахти какая мудреная, а между тем какая хлебная! Ах, какая она хлебная! Она будет кормить его и кормить.
Антон Нешамавший на эти слова друга безрадостно покачивает головой, потом с чувством высасывает досуха стакан пива, шлепает донышком стакана о стол и изрекает раздельно:
-- И вообще в нашем литературном деле главное -- сделать шум. Шум сделаешь, и тогда деньги потекут к тебе рекой. И какую бы ерунду после этого ни написал, издатели с руками оторвут.
-- И хорошо заплатят, -- вставляет скороговоркой Антон Неевший между двумя глотками пива.
-- И хорошо заплатят, -- повторяет Антон Нешамавший. -- Не то что нам с тобой, Антону Нешамавшему и Антону Неев-шему. Ходишь-ходишь по редакциям, клянчишь-клянчишь, и везде один ответ: "Касса пуста, наведайтесь через недельку". А когда и дадут, то такую малую сумму, что никак не придумаешь, на что ее употребить. И в конце концов возьмешь да и пропьешь, как вот сегодня.
-- Эти люди Пушкина голодом заморили бы, -- замечает Антон Неевший обиженно.
Оба меланхолически вздыхают. Несколько раз потряхивают над стаканами давно опорожненными бутылками. Потом, настреляв в ладонь среди друзей за соседними столиками, берут еще "парочку"...