Выбрать главу

  -- Чем же вы объясните подобное "скотство" мужчин?

   Завистью. Мужской завистью. Есть такая мужская за­висть: как бы мужчине ни было хорошо с одной, он все равно будет пялить глаза и на других.

  -- Зависть ли это? А не природа?

  -- Какая может быть тут природа, когда одна у него уже есть? Женщина, когда находит себе постоянного мужчину, она Бога за это благодарит, -- а не то что кидаться к другим, как это делаете вы, мужчины! Конечно, и среди вас тоже бывают хоро­шие исключения...

   Шевелит длинными ресницами под козыречком и оцени­вающим взглядом скользит по его ботинкам, потом по платью, потом по шляпе. Тоном утверждения спрашивает:

  -- А вы что... где-нибудь служите? Шибалин:

  -- Нет.

   Тоном еще большего утверждения:

  -- Чем-нибудь торгуете? Шибалин:

  -- Нет. Она:

  -- Как же так? Нигде не служите, ничем не торгуете... Шибалин:

  -- А вот ухитряюсь.

   Улыбается, достает записную книжку, карандаш, быстро, по-писательски набрасывает несколько полуслов, прячет. Миловидная успокоенно:

   -- Ага. Теперь знаю. Из уголовного розыска.

   Шибалин смеется:

   -- Нет, нет. И не из уголовного розыска. Но в конце концов это и не так важно, какая моя профессия.

  -- Ну нет. Все-таки хотелось бы знать... Искоса поглядывает на него серьезными глазами. Шибалин потешается- над ее взглядом, хохочет:

  -- Почему вы так подозрительно смотрите на меня?

  -- Очень просто: потому что совсем не знаю, кто вы. Может быть, вы даже женатые.

  -- Ага, вот вы чего боитесь!

  -- К сожалению, на московских мужчин приходится так смотреть.

  -- Видно, московские мужчины здорово вам насолили.

  -- Не мне. Одной моей подруге. Раз к ней тоже вот так на бульваре, не хуже, как вы сейчас ко мне, подсел такой же суфлер. Наговорил ей! Напел! Чего только не наобещал! А она развесила уши, поверила и согласилась. Он пожил с ней не­сколько времени, повытаскал из сундука последнее и скрылся.

   Вот видите, какие бывают мужчины! Чем с таким связываться, лучше век жить одной, себя переламывать. Шибалин:

   -- Да. Если только позволит природа себя переламывать.

   Миловидная уверенно:

  -- Природа у меня крепкая. Это мне все говорят. В мои годы редко какая девушка так живет. Не стыдно и замуж за хорошего человека выйти: глупостям не поддалась, себя сохрани­ла. А другие, мои однолетки, думаете, как живут? От них можно даже болезнь нехорошую получить. Одна моя подруга -- не та, а другая -- она раньше вместе со мной на дому шила, а потом раз приходит откуда-то и говорит: "Чем сдельно получать и каждый раз работу искать, лучше на пошивочную фабрику на месячное жалованье поступить". И стала она из дому пропа­дать. Как вечер, так принарядится и на улицу. Я ее спрашиваю: "Почему ходишь вечером"? Она: "На вторую смену". Понятно, я сразу догадалась, на какую "вторую смену" она ходит. И как-то говорю ей: "Лучше брось, а то придет время -- пожалеешь, да будет поздно". А она: "Пока не справлю на себя все самое дорогое, самое шикарное, до тех пор ни за что не брошу". И что ни неделя, то у нее какая-нибудь хорошая обнова: из платья, из белья, из обуви... Вот видите, какие и среди нас бывают! Она не подруга моя, а коешница -- койку снимает у меня...

  -- Ну, а вас она не соблазняла поступить на ту "поши­вочную фабрику"?

  -- Меня? Ну нет. Меня ничем временным не соблаз­нишь. Я не позволю себе сегодня с одним, завтра с другим. Я ищу мужчину самостоятельного, а не какого-нибудь Ваньку. Чтобы никогда ни он от меня, ни я от него. Чтобы во всякое время находиться вместе. Одним словом, как муж с женой. А вы -- что? Вы... тоже... присматриваете себе девушку? Вам какую, на постоянно или только так, время провесть?

   -- Ни ту ни другую... Никакую... Миловидная с недоверием:

  -- А чего же тогда вы тут... сидите?

  -- Дышу свежим воздухом.

   Миловидная недовольно воротит лицо в сторону:

   -- "Воз-ду-хом"?

   И с разочарованной миной на хорошеньком светлень­ком личике поднимается с места:

   -- Ну, мне пора идти. Надо еще зайти к одной подруге. Прощайте.

Шибалин, пытливо наблюдая за ней:

   -- Всего вам хорошего, гражданка. Вы, пожалуйста, извините меня...

   Миловидная задерживается на месте:

  -- За что же вас "извинить"?

  -- Да что так... неудобно вышло. Мне очень перед вами неловко...

  -- Почему же это вам передо мной "неловко"?

  -- Да потому, что я с вами как-то так... не того...

  -- Ну что ж. Ничего. Быть временной я все равно не согласилась бы.

   Шибалин с усмешкой:

  -- Я не об этом... Миловидная с раздражением:

  -- А я об этом!

   Глубже натягивает на глаза кожаный козыречек и рас­серженно удаляется прочь. В такт быстрым гневным шажкам дергает нежными плечиками: дерг-дерг-дерг...

   Шибалин провожает ее внимательными изучающими глазами.

XVII

   Удобно развалясь на скамейке и смело глядя всем прохо­дящим мужчинам в глаза, сидит в одной из аллей бульвара пожилая, упитанная женщина с очень грубыми чертами лица. Ее толстый мужичий нос и аляповато нарумяненные мясистые щеки вызывают усмешки и остроты прохожих. Ее наряд как нельзя более подходит к ее безобразной наружности. На ней старомодное, пышное, кричаще-пестрое, шелковое платье, все в ярусах, сборках, вышивках, лентах, кружевах, переливающихся все­ми цветами радуги, и такая же допотопная синяя шляпа с громадным канареечно-желтым крылом от неизвестной птицы. Когда эта дама делает какое-нибудь движение, все ее шелко­вое одеяние всеми своими радужными ярусами и синяя шляпа с желтым крылом издают сложное сухое шуршание, вызываю­щее в памяти тонкий звон на пустынном ветру металлических цветов на могиле.

   Поймав на себе удивленно-заинтересованный взгляд про­ходящего мимо Шибалина, женщина с безобразной наружнос­тью быстро подбирает в руки полы своих звенящих платьев и вместе с ними делает галантное движение вбок, вдоль скамьи, как бы освобождая для него рядом с собой местечко.

   Шибалин принимает немое приглашение и садится.

   -- Сознайтесь, гражданка, вам, женщинам, делается очень страшно, когда вдруг на одну с вами скамейку садится "не-зна-ко-мый" вам мужчина?

   Безобразная важно надувает толстые губы:

  -- Смотря какой мужчина. Мужчины бывают разные: одни интересные, другие нет... Хотя, конечно, в настоящее время раз­бирать не приходится.

  -- Значит, ничего, что я к вам подсел и заговариваю с вами?

  -- Конечно, ничего.

  -- Но вы, быть может, поджидали на это место кого-нибудь другого, своего знакомого?

  -- Нет, нет. Теперь не до жданья. Теперь лишь бы прокор­миться. Вот вчера взяла у квартирной соседки пять рублей на расход, обещала сегодня вечером отдать, а где их взять? Пять рублей деньги небольшие, но и тех нет...

   Все еще важничающими глазами оглядывает его ботинки, костюм, шляпу... Потом глядит ему в лицо, соображает, пожевы­вает губами, спрашивает:

  -- А вы что... где-нибудь служите?

  -- Нет.

  -- Чем-нибудь торгуете?

  -- Тоже нет.

  -- Как же так? Не служите, не торгуете...

  -- Так.

  -- Чем-нибудь же занимаетесь?

  -- Занимаюсь.

  -- Можно поинтересоваться, чем именно? Шибалин уклончиво:

  -- У меня, так называемая, свободная профессия.

   Женщина обиженно надувается всеми своими ярусами, сборками, лентами, кружевами.

  -- Какая же это у вас "сво-бод-ная про-фес-сия"? -- спра­шивает она с возмущением.

  -- Литературная.

  -- Что-о?

  -- В редакции работаю. Проверяюще смотрит на него:

  -- В газете?

   -- Предположим, в газете...

  -- Так бы и сказали, -- облегченно вздыхает она, еще раз испытующе оглядывает его, потом прибавляет: -- Знаю. Это если где что случится: кража или пожар. За убийство в газетах дороже всего платят. Я сама почти что каждое воскресенье "Рабочую Москву" беру. Три копейки не деньги, а по праздни­кам вместе с приложениями одной бумаги около фунта дают... Наверное, прилично получаете?