-- Чем же вы объясните подобное "скотство" мужчин?
Завистью. Мужской завистью. Есть такая мужская зависть: как бы мужчине ни было хорошо с одной, он все равно будет пялить глаза и на других.
-- Зависть ли это? А не природа?
-- Какая может быть тут природа, когда одна у него уже есть? Женщина, когда находит себе постоянного мужчину, она Бога за это благодарит, -- а не то что кидаться к другим, как это делаете вы, мужчины! Конечно, и среди вас тоже бывают хорошие исключения...
Шевелит длинными ресницами под козыречком и оценивающим взглядом скользит по его ботинкам, потом по платью, потом по шляпе. Тоном утверждения спрашивает:
-- А вы что... где-нибудь служите? Шибалин:
-- Нет.
Тоном еще большего утверждения:
-- Чем-нибудь торгуете? Шибалин:
-- Нет. Она:
-- Как же так? Нигде не служите, ничем не торгуете... Шибалин:
-- А вот ухитряюсь.
Улыбается, достает записную книжку, карандаш, быстро, по-писательски набрасывает несколько полуслов, прячет. Миловидная успокоенно:
-- Ага. Теперь знаю. Из уголовного розыска.
Шибалин смеется:
-- Нет, нет. И не из уголовного розыска. Но в конце концов это и не так важно, какая моя профессия.
-- Ну нет. Все-таки хотелось бы знать... Искоса поглядывает на него серьезными глазами. Шибалин потешается- над ее взглядом, хохочет:
-- Почему вы так подозрительно смотрите на меня?
-- Очень просто: потому что совсем не знаю, кто вы. Может быть, вы даже женатые.
-- Ага, вот вы чего боитесь!
-- К сожалению, на московских мужчин приходится так смотреть.
-- Видно, московские мужчины здорово вам насолили.
-- Не мне. Одной моей подруге. Раз к ней тоже вот так на бульваре, не хуже, как вы сейчас ко мне, подсел такой же суфлер. Наговорил ей! Напел! Чего только не наобещал! А она развесила уши, поверила и согласилась. Он пожил с ней несколько времени, повытаскал из сундука последнее и скрылся.
Вот видите, какие бывают мужчины! Чем с таким связываться, лучше век жить одной, себя переламывать. Шибалин:
-- Да. Если только позволит природа себя переламывать.
Миловидная уверенно:
-- Природа у меня крепкая. Это мне все говорят. В мои годы редко какая девушка так живет. Не стыдно и замуж за хорошего человека выйти: глупостям не поддалась, себя сохранила. А другие, мои однолетки, думаете, как живут? От них можно даже болезнь нехорошую получить. Одна моя подруга -- не та, а другая -- она раньше вместе со мной на дому шила, а потом раз приходит откуда-то и говорит: "Чем сдельно получать и каждый раз работу искать, лучше на пошивочную фабрику на месячное жалованье поступить". И стала она из дому пропадать. Как вечер, так принарядится и на улицу. Я ее спрашиваю: "Почему ходишь вечером"? Она: "На вторую смену". Понятно, я сразу догадалась, на какую "вторую смену" она ходит. И как-то говорю ей: "Лучше брось, а то придет время -- пожалеешь, да будет поздно". А она: "Пока не справлю на себя все самое дорогое, самое шикарное, до тех пор ни за что не брошу". И что ни неделя, то у нее какая-нибудь хорошая обнова: из платья, из белья, из обуви... Вот видите, какие и среди нас бывают! Она не подруга моя, а коешница -- койку снимает у меня...
-- Ну, а вас она не соблазняла поступить на ту "пошивочную фабрику"?
-- Меня? Ну нет. Меня ничем временным не соблазнишь. Я не позволю себе сегодня с одним, завтра с другим. Я ищу мужчину самостоятельного, а не какого-нибудь Ваньку. Чтобы никогда ни он от меня, ни я от него. Чтобы во всякое время находиться вместе. Одним словом, как муж с женой. А вы -- что? Вы... тоже... присматриваете себе девушку? Вам какую, на постоянно или только так, время провесть?
-- Ни ту ни другую... Никакую... Миловидная с недоверием:
-- А чего же тогда вы тут... сидите?
-- Дышу свежим воздухом.
Миловидная недовольно воротит лицо в сторону:
-- "Воз-ду-хом"?
И с разочарованной миной на хорошеньком светленьком личике поднимается с места:
-- Ну, мне пора идти. Надо еще зайти к одной подруге. Прощайте.
Шибалин, пытливо наблюдая за ней:
-- Всего вам хорошего, гражданка. Вы, пожалуйста, извините меня...
Миловидная задерживается на месте:
-- За что же вас "извинить"?
-- Да что так... неудобно вышло. Мне очень перед вами неловко...
-- Почему же это вам передо мной "неловко"?
-- Да потому, что я с вами как-то так... не того...
-- Ну что ж. Ничего. Быть временной я все равно не согласилась бы.
Шибалин с усмешкой:
-- Я не об этом... Миловидная с раздражением:
-- А я об этом!
Глубже натягивает на глаза кожаный козыречек и рассерженно удаляется прочь. В такт быстрым гневным шажкам дергает нежными плечиками: дерг-дерг-дерг...
Шибалин провожает ее внимательными изучающими глазами.
XVII
Удобно развалясь на скамейке и смело глядя всем проходящим мужчинам в глаза, сидит в одной из аллей бульвара пожилая, упитанная женщина с очень грубыми чертами лица. Ее толстый мужичий нос и аляповато нарумяненные мясистые щеки вызывают усмешки и остроты прохожих. Ее наряд как нельзя более подходит к ее безобразной наружности. На ней старомодное, пышное, кричаще-пестрое, шелковое платье, все в ярусах, сборках, вышивках, лентах, кружевах, переливающихся всеми цветами радуги, и такая же допотопная синяя шляпа с громадным канареечно-желтым крылом от неизвестной птицы. Когда эта дама делает какое-нибудь движение, все ее шелковое одеяние всеми своими радужными ярусами и синяя шляпа с желтым крылом издают сложное сухое шуршание, вызывающее в памяти тонкий звон на пустынном ветру металлических цветов на могиле.
Поймав на себе удивленно-заинтересованный взгляд проходящего мимо Шибалина, женщина с безобразной наружностью быстро подбирает в руки полы своих звенящих платьев и вместе с ними делает галантное движение вбок, вдоль скамьи, как бы освобождая для него рядом с собой местечко.
Шибалин принимает немое приглашение и садится.
-- Сознайтесь, гражданка, вам, женщинам, делается очень страшно, когда вдруг на одну с вами скамейку садится "не-зна-ко-мый" вам мужчина?
Безобразная важно надувает толстые губы:
-- Смотря какой мужчина. Мужчины бывают разные: одни интересные, другие нет... Хотя, конечно, в настоящее время разбирать не приходится.
-- Значит, ничего, что я к вам подсел и заговариваю с вами?
-- Конечно, ничего.
-- Но вы, быть может, поджидали на это место кого-нибудь другого, своего знакомого?
-- Нет, нет. Теперь не до жданья. Теперь лишь бы прокормиться. Вот вчера взяла у квартирной соседки пять рублей на расход, обещала сегодня вечером отдать, а где их взять? Пять рублей деньги небольшие, но и тех нет...
Все еще важничающими глазами оглядывает его ботинки, костюм, шляпу... Потом глядит ему в лицо, соображает, пожевывает губами, спрашивает:
-- А вы что... где-нибудь служите?
-- Нет.
-- Чем-нибудь торгуете?
-- Тоже нет.
-- Как же так? Не служите, не торгуете...
-- Так.
-- Чем-нибудь же занимаетесь?
-- Занимаюсь.
-- Можно поинтересоваться, чем именно? Шибалин уклончиво:
-- У меня, так называемая, свободная профессия.
Женщина обиженно надувается всеми своими ярусами, сборками, лентами, кружевами.
-- Какая же это у вас "сво-бод-ная про-фес-сия"? -- спрашивает она с возмущением.
-- Литературная.
-- Что-о?
-- В редакции работаю. Проверяюще смотрит на него:
-- В газете?
-- Предположим, в газете...
-- Так бы и сказали, -- облегченно вздыхает она, еще раз испытующе оглядывает его, потом прибавляет: -- Знаю. Это если где что случится: кража или пожар. За убийство в газетах дороже всего платят. Я сама почти что каждое воскресенье "Рабочую Москву" беру. Три копейки не деньги, а по праздникам вместе с приложениями одной бумаги около фунта дают... Наверное, прилично получаете?