-- Га-га-га! "Замужем"!
Милиционер продолжает:
-- Документик имеется?
-- Есть. Всегда ношу при себе. Достает из сумочки, подает:
-- Вы фамилию мужа моего должны хорошо знать.
Милиционер читает раз, читает два, читает три раза -- глазам своим не верит. Глаз не может оторвать от фамилии, проставленной в документе. Тычет пальцем в бумагу, то хмурится, то улыбается, то опять хмурится:
-- Так... стало быть... это... это. это ваш муж???!!! Красавица отводит в сторону польщенные глаза:
-- Да, муж.
Милиционер с таким выражением кивает головой Шибалину, точно говорит: "Эх, вы!.. И надо было вам!.."
Первый голос из настороженно-присмиревшей толпы:
-- Фамилию ее скажи! Второй:
-- Огласи, как ее фамилия! Чтоб, значит, огласка была!
Милиционер:
-- Граждане, это не ваше дело, какое ихнее фамилие, это дело милиции!
Весь задний ряд толпы, прячась за стоящих впереди:
-- Фа-ми-лию!!!
Милиционер:
-- Никакой фамилии я вам не скажу, сколько не кричите! Не обязан! Тем более что фамилие у них такое... такое...
Из толпы:
-- Что не выговоришь?
Прежний нахальный:
-- Га-га-га! "Не выговоришь"!
Один мужчина из публики загораживает собой Шибалина:
-- Бежите, гражданин, пока милиционер пишет, не смотрит.
Второй:
-- Да, да, бежите скорее, мы вас прикроем. Шибалин:
-- Благодарю вас. Но бежать мне нет никакой надобности. Наоборот, я очень доволен, что так случилось. Ведь вы, кажется, знаете, в чем дело... Так что для меня важно проследить всю эту историю, со всеми ее перипетиями до самого конца. По крайней мере многое новое узнаю. И вопрос о "знакомых" и "незнакомых", несомненно, имеющий мировое значение, таким образом получит в советских административных и судебных органах еще одно интересное освещение.
Первый мужчина многозначительно:
-- А фамилию ее слыхали?
Шибалин:
-- Ну, так что же? Слыхал. Тем лучше для меня, что ее муж носит такую авторитетную фамилию. Тем любопытнее будет узнать его личное мнение на этот счет. А то в печати они так путаются в этих вопросах.
Милиционер подает дворнику бумажку:
-- На. Проводи их в район.
Потом, за спиной Шибалина, подмигивает дворнику бровью, чтобы тот не прозевал, не упустил.
Первый мужской голос из толпы недовольно:
-- А ее? Второй:
-- Да! Почему не забираете ее? Задние ряды:
-- Ее!.. Ее!.. Мадаму!.. Ишь, вырядилась в шляпку!..
Милиционер:
-- "Ее", "ее"... Воете, сами не знаете чего! Ее без надобности! Они предъявили документы, и я записал! Ну, все окончилось, расходитесь! Вы чего тут стоите? А вы? А вы? Вы в которую сторону шли? В тую? В тую и идите, не стойте тут!
Дворник с Шибалиным трогаются.
Шибалин достает записную книжку, карандаш, делает на ходу беглые записи. Потом, перестав писать, идет с высоко поднятым открытым лицом, на котором написано: "Как хорошо! Как хорошо! Материал-то какой! Материал!".
Рассеянная милиционером толпа вновь собирается. Разрезанная было на мелкие кусочки, она снова соединяется в одно целое.
Первая баба из толпы, глядя вслед Шибалину:
-- Добегался!
Вторая:
-- Как говорится, дурная голова не дает ногам покою!
Первая:
-- Недели две отсидит!
Вторая:
-- А это глядя под какую статью подведут!
Первая:
-- Во всяком случае, там ему ум вставят, смотреть не будут!
Вторая:
-- Так ему и надо! Идешь -- иди своей дорогой. К незнакомым женщинам не приставай!
Вдруг через толпу по направлению за уведенным Шибалиным пробегает испуганная, растерянная Вера:
-- Стойте! -- не своим голосом кричит она и простирает вперед руки. -- Куда вы его ведете? Куда? Это же мой муж! Я его жена!
В толпе массовое сенсационное восклицание:
-- Ух - ты!!! Ж-же-на!!!
И все с округлившимися глазами, сплошной стеной рушатся за ней.
Боковая аллея на долгое время пустеет...
В чаще кустарника, у бокового выхода с бульвара на мостовую неожиданно среди бела дня вспыхивает электрический свет, и несколько мгновений тревожно танцуют в воздухе, среди освещенной зелени крупные, кораллово-красные буквы: "Берегись трамвая!"
Часть третья
I
Внутренность большого зала в разрушенном доме.
Крыши нет, ее заменяет открытое небо. Ни окон, ни дверей, вместо них в остатках красных кирпичных стен зияют ряды сквозных дыр. Полов тоже нет -- голая, исчерченная прямыми тропинками земля с зеленеющей кое-где низенькой травкой, с высокими кустиками худосочного бурьяна в сырых углах.
Передняя стена зала разрушена до основания. Только на самой середине ее уцелел небольшой кусок кирпичной кладки в виде косого паруса -- да и тот вечно угрожает падением.
Остатки боковых стен невысоки: где в сажень, где в человеческий рост, где еще ниже. В них чернеют искусственно проломанные, захватанные руками дыры -- очевидно, ходы в смежные такие же комнаты.
Больше других сохранилась задняя стена.
Над ее иззубренными краями и в амбразурах окон виднеется далекое темное небо и панорама ночной Москвы с горящими в разных местах города -- у входов в кино -- яркими, цветными, ядовитыми на вид огоньками: малиновым, зеленым, оранжевым...
Под фундамент этой стены в трех местах подрыты чернеющие глубокой тьмой дыры, напоминающие лисьи норы. Это пролазы в сохранившиеся подвалы.
II
Женская фигура без лица, с очень красивыми формами, вся с головы до ног закутанная в дерюгу из дырявых мешков, несколько мгновений стоит посреди развалин, облитая светом луны, точно бронзовая статуя, изображающая задумчивость. Потом медленными-медленными пластичными движениями она удаляется к задней стене, садится на камешек, скрещивает на груди руки и надолго застывает, как странное, незаконное, еще без лица изваяние.
Антоновна, нагорбленная старуха с выбивающимися из-под темного платка космами седых волос, с синяком под глазом, сидит под той же стеной на кирпичах, сложенных в тумбочку, трудно задирает вверх голову, глядит в небо:
-- Луна-то, луна, а поглядите, девочки, какая оттуда надвигается наволочь... Как бы опять не пошел дождь...
Осиповна, пожилая женщина с желтым опухшим лицом, с повязанной белым платком щекой, сидит рядом с Антоновной, устремляет взгляд туда же:
-- Да-да... Если и этой ночью польет дождь, опять все кинутся вместе с гостями в подвальные помещения. А сбегать в ларек, купить заранее свечей ни одна сука не позаботится!
Антоновна бросает укоряющий кивок в ту сторону, где под боковой стеной молоденькая, в шляпке, Настя покуривает, сидя на камешке рядом со своим гостем:
-- Разве молодые когда-нибудь о чем-нибудь заботятся? Им лишь бы мазаться да рядиться! Только мы с тобой, Осиповна, и поддерживаем тут мало-мало чистоту и порядок. А то бы...
Осиповна оглядывает земляной пол, качает головой:
-- А насорили как! А насорили как!
Кряхтит, встает.
-- Пойти взять веник, подместь, что ли. Идет в угол за веником. Антоновна ворчит низко, раздельно:
-- Мусорить много охотников, а коснись убирать -- некому! Вздыхает.
Осиповна веником, сделанным из зеленого бурьяна, не торопясь сметает с земли в один угол бумажки от закусок, жестянки от консервов, коробки от папирос, пустые бутылки...
Поднимает бутылку, рассматривает.
-- Если б не отбитое горлышко, можно было б снесть в ларек, получить залог...
Бросает бутылку, метет дальше, натыкается на китайца, распластанного ничком на земле:
-- Эй ты, ходя, вставай! Чего разлегся на дороге? Не нашел другого места?
Она сперва тычет его концом веника в мертвенно-желтую щеку, потом пинает носком башмака в бок.