-- Нет, -- сказал профессор.
-- Как же это вы так? Теперь нельзя. Теперь каждый должен где-нибудь состоять. Вот вам первый пример: будь бы вы состояли членом какого-нибудь профсоюза, я бы послал вас прямо в упрофбюро, а сейчас я даже не знаю, куда вас можно послать. Вот и все так: походят-походят, помучаются-помучаются, а потом все-таки записываются в союз. А сразу не хотят записываться!
-- Что же мне делать? -- спросил профессор. Тов. Хряпин пожал плечами и сказал:
-- Соберитесь все и сорганизуйтесь в союз.
-- С кем же я сорганизуюсь в союз, когда в Красном Минаеве профессор я один?
-- Это ничего. Как-нибудь устройте. Чтобы был все-таки коллектив. Чтобы я мог с вами разговаривать как с коллективом, а то я сейчас даже не знаю, как с вами разговаривать.
-- Но мне никак невозможно обратить себя в коллектив, потому что в Красном Минаеве я один!
-- Тогда припишитесь к какому-нибудь родственному профсоюзу.
-- Например? -- спросил профессор. -- Я не знаю, какой союз мне ближе...
Тов. Хряпин подумал, подергал бровями и сказал:
-- Например, вам очень подходяще было бы записаться во всерабис.
-- Но ведь там, я слыхал, только деятели театра, цирка...
-- Нет. Там всякие есть. Там кого только нет. И все-таки люди где-то значатся, где-то собраны, к какой-то графе отнесены.
На лице профессора изобразилось крайнее затруднение.
-- Но неужели исполком не может распорядиться о выдаче пайка лично мне, одному человеку, не члену коллектива? -- спросил он с утомлением.
Тов. Хряпин ласково улыбнулся, зажмурил свои маленькие глазки на большом округлом лице, поставил в воздухе ногтем вверх указательный палец и сказал:
-- Что значит один человек?! -- и мягко засмеялся. Профессор медленно опустил голову, медленно повернулся к тов. Хряпину спиной, медленно пошел к дверям.
Тов. Хряпину, по-видимому, сделалось жаль этого преждевременно состарившегося человека, так похожего на обедневшего деревенского мужика, и он, чтобы сделать профессору приятное, вернул его обратно и попросил:
-- Дайте-ка на минутку вашу "Грамоту", я на всякий случай запишу себе ее номерочек. Может быть, мы еще что-нибудь придумаем.
Он записал в свой настольный блокнот номер "Грамоты", и профессор ушел.
-- Идите прямо во всерабис, -- еще раз мягко напутствовал его тов. Хряпин.
На запертых наглухо дверях всерабиса профессор прочел аншлаг такого содержания: "По случаю чистки союза от бандитского и буржуазного элемента, назначается с сего числа перерегистрация всех старых членов союза. Запись новых членов временно прекращена".
По всей лестнице теснилась непролазная толпа народу. Народ прибывал. Одни, вновь приходившие, с поднятыми снизу вверх головами и разинутыми от неожиданности ртами, стояли и читали аншлаг. Другие, по-видимому стоявшие здесь уже часами, в оживленных групповых беседах давали друг другу подробнейшие советы.
Все были недовольны правлением союза, и вокруг профессора стоял громкий ропот.
-- А им что? -- слышал он одним ухом. -- Они сами себя записали в союз и закрыли лавочку. А мы пропадай без союза. Разве они о других думают?
-- Главная вещь вот в чем, -- слышал он в то же время другим ухом. -- Не состоя в профсоюзе, не попадешь на должность. А не состоя на должности, не попадешь в профсоюз. Вот и вертись. Которые раньше проскочили, те хорошо живут, а которые не успели, те так ходют не жравши.
И профессору тоже вскоре начали давать советы.
-- Вам-то легко на них найти управу, вы -- профессор, -- привязался к нему один из коллег по несчастью, какой-то подозрительный субъект, от которого так и разило не то спиртом, не то эфиром, по-видимому, из опустившихся актеров провинциальных театров, в странном коленкоровом костюме героя из какой-то шекспировской пьесы, очевидно украденном из театрального гардероба. -- У вас такая хорошая бумага, я бы тут половину города арестовал с реквизицией в свою пользу всего их имущества!
-- Это вам так только кажется, -- улыбнулся профессор. -- Я уже все места исходил. И не знаю, где бы я мог найти на них "управу".
-- Как где? -- кипятился подозрительный субъект. -- Везде! Везде, где угодно! В парткоме были?
-- Нет.
-- Ага. Вот то-то и дело. А говорите, везде были. Сейчас же идите туда. Вот где работают! Там в два счета рассудят ваше дело и дадут по загривку кому надо. Хотите я с вами пройду?
-- Нет, нет... Потому что я не сейчас туда пойду... Завтра...
-- Я могу зайти за вами завтра.
-- Нет, я и не завтра...
-- А откладывать этого дела нельзя!
И профессору стоило великих трудов от него отвязаться.
Субъект стоял в дверях и долго провожал его глазами, потом крикнул ему вдогонку бранное слово, дрянненько расхохотался, сплюнул, засунул руки в карманы шекспировских брюк и вернулся в толпу, на лестницу.
Здание Комитета Коммунистической партии помещалось в старинном барском особняке, в глубине запущенного сада.
Прежде чем войти в сад, профессор остановился и еще раз подумал, идти ли ему в партийный комитет или нет. Какое имеет отношение к его делу это учреждение? С чем он туда явится? С жалобой? Но на кого? В том-то и дело, что жаловаться было не на кого. Наоборот, не жаловаться на бездействие кого-нибудь хотелось ему, а выразить свое изумление перед той колоссальной работой, которую выполняли все эти курупы, собесы, наробразы. И ему было положительно непонятно, откуда в такой короткий срок в такой некультурной стране на смену старых чиновников могли набрать такое несметное количество новых...
-- Это партком? -- спросил он в саду у первого встречного.
-- Нет, -- ответил тот. -- Это уком.
-- Это уком? -- спросил профессор второго встречного.
-- Нет, -- ответил тот. -- Это партком.
Профессор прощупал сквозь пальто "Грамоту" и вошел в здание.
-- Вам кого? -- тотчас же пересек ему дорогу совсем молодой человек крестьянского вида, костюмом и выражением лица похожий на банщика.
-- Мне председателя.
-- Какого председателя?
-- Председателя партийного комитета.
По лицу юноши расплылась широкая довольная улыбка.
-- Разве в партийных комитетах председатели бывают? -- спросил он. -- Вам, наверное, секретаря?
-- Ну, секретаря. Все равно.
-- Тут тов. Аристарха спрашивают! -- сложив руки трубой, закричал юноша в глубину длинного коридора, пропустил профессора и, оправив на себе рубаху, снова сел на свой пост, за маленький столик возле дверей.
Тов. Аристарх, пожилой человек, с торчащими, как щетина, наполовину черными, наполовину седыми волосами на голове и с такими же небритыми щеками и подбородком, встретил профессора очень приветливо, почти восторженно.
-- А-а! -- воскликнул он, привстал с кресла и протянул гостю руку. -- Товарищ профессор! Наконец-то! Очень приятно! Мы давно собираемся вас использовать! Такая научная сила -- и пропадает даром! Садитесь, пожалуйста! Чем могу служить?
Он говорил, а сам не спускал своих черных, необычайно живых, поблескивающих глаз с белой седины на висках у профессора, мучительно вспомнив о собственной седине: неужели он тоже так стар, как и этот профессор?
Профессор сел и рассказал о цели своего визита.
-- В исполкоме были? -- спросил тов. Аристарх, привычно-скоро пробежав "Грамоту" и опять уставясь жгучими глазами в седину профессора и назойливо думая о своих сединах.
-- Был, -- отвечал профессор.
-- Ну и что же вам там сказали?
-- Ничего.
-- Как ничего? Что-нибудь да сказали?
-- Ничего. Только записали номер "Грамоты".
-- Ага! -- обрадовался и засиял, и затрепетал в кресле тов. Аристарх. -- Все-таки номер "Грамоты" записали? Значит, делу вашему дали ход. Пару недель подождите, а потом наведайтесь еще раз в исполком. А если там вам ничего удовлетворительного не скажут, тогда опять зайдите к нам. А мы за это время тоже со своей стороны справимся. Товарищ Корниенко, товарищ Фира! -- захлебываясь от радости и сияя, закричал он через раскрытую дверь в смежную комнату: -- Запишите сейчас! В одну из суббот известный историк права профессор Серебряков прочтет в нашем партклубе научную лекцию о старом праве, а мы выставим пару наших ораторов, которые после него скажут свое слово о новом праве! Таким образом всю лекцию в афишах и объявлениях можно будет назвать "Похороны старого права" или как-нибудь в этом роде, поударнее, похлеще! Значит, в эту субботу? -- спросил он у профессора, с сияющим лицом возвращая ему аккуратно сложенную вчетверо "Грамоту". -- Вот хорошо! Наконец-то мы вас используем! Тем более что мы со своей стороны тоже! Хотя, правда, сейчас мы бедны, очень бедны, касса наша пуста, но зато в будущем, если!