А тут еще хозяин коровы все сыпал словами и сыпал. И какими словами!
-- Я свою корову, можно сказать, уже в окончательном смысле продал. Тут одна гражданочка только что побежала за деньгами для меня. Но у меня нет время ждать, пока она в такой толкучке разыщет мужа и возьмет у него деньги. А, вот, кажется, она уже идет, несет мне деньги! Нет, это не она, обознался, та была в новом пальте, видать, из богатеньких, тоже городская. Она и не торговалась, сразу дала мне мою цену.
-- Вот вы ей и продавали бы, -- недоверчиво произнесла мещанка.
-- А я что сделал? Я ей и продал, -- уверенно сказал мужичонка, весь нервно подергиваясь от нетерпения поскорее отделаться от коровы. -- Я за свою животную не беспокоюсь, такой товар на рынке не залеживается, таких коров с первого слова берут.
-- Значит, больше не уступите?.. -- стояла и плакалась мещанка.
2
Кроме таких частных лиц, покупавших у мужиков дойных коров или рабочих быков лично для себя, и кроме барышников-прасолов, набиравших животных для перепродажи, на ереминском базаре закупали скотину специальные уполномоченные от разных организаций: от Красной Армии, Центросоюза, Сельскосоюза, акционерного общества "Мясо", треста "Говядина", хладобойни Наркомвнуторга и другие.
И это про них, про уполномоченных этих организаций, среди крестьян распространилась поднимающая дух легенда, что на этот раз все крупные закупщики скота получили из Москвы строгую-престрогую инструкцию: крестьян засушливых районов очень не прижимать; к качеству продаваемого скота слишком не придираться; цену на скот класть посходнее, чем дают частные прасолы; платить аккуратно и быстро, без канцелярской волокиты; и наконец давать крестьянам хорошими, не рваными, а новенькими деньгами, какими захочет: захочет -- крупными, захочет -- мелкими... И мужики, стремившиеся сбыть скотину в Еремине, теперь рассчитывали больше всего именно на этих "закупщиков из центра" и в разговоре между собой для краткости называли их всех просто "Центрой".
-- Кто у тебя забрал быков?
-- Центра.
-- Чью скотину вчерась гнали с базара по шляху?
-- Центры.
Трое таких уполномоченных "Центры" -- известный всем Иван Семеныч, старый специалист по мясным заготовкам, и двое молодых его помощников, приставленных к нему, чтобы учиться, -- в субботу, с утра, в строгом порядке обходили базар...
Ивану Семенычу не было нужды подолгу останавливаться около каждой скотины. Он видел все ее достоинства и недостатки еще издали.
-- Сколько за пару старых просишь? А этот, правый, что лежит, не хворает? А ну-ка подними его! Почему этот хромает? А у этого, левого, почему изо рта слюна? -- спрашивал и спрашивал на ходу Иван Семеныч, уверенной походкой ступая впереди своей молодой свиты, сам выбритый, полный, с красной шеей, в синеватом старинном купеческом картузике -- козырьком на глаза -- и в длиннополом, тоже купеческом, черном пальто, похожий на дореволюционного лавочника.
-- Разве они старые? -- обиделся на Ивана Семеныча степенный крестьянин, хозяин быков, без шапки, с прямым пробором посреди волос на голове, с раздвоенной бородкой. -- Им и по пяти годов нету!
И чтобы развеселить пару черных, бархатных, сонно жующих быков и придать им более моложавый вид, он ловко хлобыстнул их концом длинного-предлинного змеевидного бича по спинам, сперва левого, потом правого.
Грузные, развалистые животные, немного помедля, трудно встали -- сперва передними ногами ступили только на колени, потом во весь рост, на все четыре ноги.
-- Я не об этом тебя спрашиваю, я сам вижу, сколько им годов, я спрашиваю: что ты просишь за них? -- сказал Иван Семеныч, стоя уже вполоборота к мужику, готовясь идти дальше по рядам продавцов, где его приближения с волнением уже ожидали другие.
-- За пару? -- переспросил у Ивана Семеныча крестьянин и мучительно задумался, опустив голову.
При этом он так уставился исподлобья на своих быков, словно взялся оценивать их впервые. Была еще лишь суббота -- не торг, а подторжье, -- когда ни одна душа на базаре пока не знала, какая завтра сложится последняя цена на скотину. И крестьянин, боясь продешевить, пыжился, кряхтел, потом вдруг трахнул такую цену, что Иван Семеныч и оба его помощника только рассмеялись и пошли дальше, не желая разговаривать с помешанным человеком.
-- А сколько вы дадите? -- поспешно рванувшись за ними, закричал им вслед крестьянин с испуганным лицом. -- Говорите вашу цену!
-- А ты знаешь, почем сейчас у нас в Москве говядина? -- приостановившись, обернулся к нему Иван Семеныч.
-- Откеда же мы могем знать? -- зачесал мужик сразу под обеими подмышками. -- Мы ничего не знаем. Как есть глухие. Мы только знаем, что нам приходит край и что мы должны продать скотину.
-- Говоришь, ничего не знаешь? -- насмешливо улыбнулся под козыречком натопорщенного, как картонного, картуза Иван Семеныч и переглянулся с помощниками. -- Вот погоди, после обеда все узнаешь. После обеда сам приведешь своих черных ко мне на двор. Да я их тогда и не куплю: до того времени у меня денег не хватит. Ты знаешь, сколько у меня в моем загоне уже купленного сегодня скота?
Мужика бросило в жар. Он поднял на запад худое, сухое, обветренное лицо, поглядел, высоко ли солнце, и прикинул в уме, успеет ли сегодня продать быков. Если не успеет, тогда он пропал: кормить быков ему нечем и придется гнать их сто верст обратно домой и ждать следующей субботы. А чем он будет их кормить еще целую неделю, если дома он уже стравил им половину соломенной крыши? Но все же даром отдавать нельзя, надо крепко торговаться! "Центра" не соблюдает советского закона, жмет мужика!
И он, несмотря на страшную внутреннюю борьбу, устоял на своем -- ничего не уступил и отпустил от себя такого надежного покупателя, как Иван Семеныч. А потом так страдал, так страдал! У этого заготовителя было на редкость ценное качество, он был честный на расплату, не выжига, как другие.
И остальные мужики тоже поначалу запрашивали с Ивана Семеныча невозможные цены. И с утра до обеда заготовитель не выторговал для своего треста ни одной головы, хотя и уверял продавцов, что все нужное ему количество скота уже вчерне приторговал.
-- После обеда сам ко мне приведешь, -- повторял он каждому, уходя. -- А сейчас чего нам с тобой языки даром чесать? Вижу, что все равно не продашь, дорожишься!
Так, одинаково трудно, прошло это субботнее утро и для покупателей и для продавцов. Потом с такими же результатами прошел и обед...
Но после обеда картина и настроение базара резко изменилось. Все внезапно встревожилось, закружилось, зашумело. Всех охватила паника, словно в предвидении страшных событий.
Все вскидывали лица в небо: солнце идет к закату!
Мужики сорвались с мест, побросали повозки с упряжкой на баб, стариков, детей, а сами, растерянные, заметались по базару, всюду искали "Центру". Иные, с острыми, осунувшимися лицами, выбиваясь из сил, таскали при этом за собой на веревках тяжелых, неповоротливых, не понимающих, в чем дело, животных: кто коров, кто быков, кто страшных, с безумными глазами бугаев...
-- Не видали, не проходила тут Центра? -- слышались всюду несчастные, павшие духом голоса.
-- Центра? Она сейчас как будто покупает в том боку базара.
-- Кто? Центра? Она сейчас почти что не берет скотину.
-- Центра? О! У ней уже кончились деньги!
На дальнем краю площади толпа крестьян, мелких продавцов собственного скота, поймала Ивана Семеныча, зажала его в тесное кольцо, не выпускала, со всего духа нажимала на него плечами, наперебой надсаженными голосами предлагала ему по сниженным ценам своих животных.
-- Иван Семеныч!
-- Выручай!
-- Окажи милость!
-- Забери скотину, нам пропадать с ней!
-- Избавь!
-- Спасай!
-- Одним словом, приперло!