Хозяева скотины варили в закопченных ведрах походную похлебку, устраиваясь на ночевку, не сходя с места, тут же на земле, вместе со своими животными.
И в резко похолодавшем вечернем воздухе к запахам свежего навоза все сильнее и сильнее примешивались привкусы и горьковатого дыма, и аппетитного варева на ужин.
А через какой-нибудь час или полтора огни костров один за другим начали гаснуть, и вялых спиралей белого дыма в воздухе становилось все меньше. И вскоре на всей площади базара, на месте недавнего шума наступила такая тишина, как будто здесь ничего не осталось живого. Спали и люди и скотина...
И вдруг, прорезая устоявшуюся тишину, над всей площадью спящего рынка одиноким соло возносился все выше и выше могучий, страшный, полный смертельной тоски рев быка, направленный в ту сторону, куда была повернута в потемках и его красивая, с огромными рогами голова: назад, назад! -- к далекому, покинутому, похоже, навсегда, дому.
3
Вечерними сумерками, когда субботнее подторжье заканчивалось, сборное стадо крупного рогатого скота, закупленного Иваном Семенычем, восемь поденщиков гнали с базара на ночевку в загон, в самую слободу Еремино.
Иван Семеныч и его помощники, все трое, измученные горячей работой, руководили переправой своего гурта по мосту через речку.
-- Легче, легче! -- кричал Иван Семеныч, делая знаки рукой. -- Сзади не напирайте, сзади задерживайте скотину! А то она, как в летошний год, провалит мост и сама утонет в трясине! Передние, а вы чего смотрите? Глядите, чтобы, которая перешла мост, не разбегалась по поселку, а шла шляхом! Вон одна коровенка уже раскрыла головой зеленую калитку и забежала в чужой двор! Гоните ее оттуда!
Вступили всем стадом в самый поселок. Пошли, гикая глотками и стреляя бичами, широкой пыльной главной улицей между двумя рядами протянувшихся вдаль однообразных, унылых, низеньких одноэтажных поселковых домиков, очень старых, почерневших от времени, с прогнившими насквозь деревянными крылечками, с покосившимися над ними дырявыми навесами, с кривыми, закрытыми по целым суткам, то от мух, то от солнца, наружными ставнями...
Остановили сборное стадо перед "загоном", перед двумя большими, расположенными рядом пустыми дворами, арендуемыми трестом Ивана Семеныча "Говядина".
-- Отбейте коров от быков! -- скомандовал Иван Семеныч.
-- Иван Семеныч, и бугаев тоже отбивать от быков? -- заботливо спросили поденщики, сразу несколько человек, очень довольные, что сегодня кое-что заработают.
-- Да, да, -- спохватился Иван Семеныч. -- И бугаев тоже!
Поденщики, кто с бичом, кто с длинной палкой в руках, без всякого опасения, смело протискивались внутрь стада рогатых гигантов, отыскивая среди них. коров, и ударами и завывающими, притворно-жестокими вскриками отбивали их еще на улице в отдельное стадо. Скотина, не понимая, чего от нее хотят, испуганно металась, кружилась на месте, везде натыкаясь на палки и горластые вскрики поденщиков.
На эти неистовые, захлебывающиеся вскрики гуртовщиков из ближайших калиток выходили целыми семьями любопытные поселковые жители.
-- Чей скот?
-- Разве не видите?
-- А! Это Ивана Семеныча! "Говядины"!
Полагалось быков загонять в один двор, а коров и бугаев в другой, смежный. Иван Семеныч стоял в воротах первого двора с карандашом и блокнотом в руках, чтобы пересчитать быков, входивших во двор.
Но скотина никак не шла в широко раскрытые ворота: остановилась перед ними и стояла на улице. Дикими, не своими глазами она косилась по сторонам, словно ее завлекали на бойню. И ни беспощадные палочные удары, ни ужасные, деланно-зверские завывания людей никак не могли сдвинуть ее с места.
-- Иван Семеныч, спрячьтесь! -- посоветовал тогда один из опытных гуртовщиков, маленький худощавый старик в ветхом зипуне, подпоясанном веревкой.
Едва Иван Семеныч вошел во двор и спрятался за половинкой растворенных ворот, как один могучий бык отделился от всех и, наклонив огромную голову, неожиданно, легкой элегантной рысью, красиво, как на арене цирка, пробежал сквозь ворота в самую глубину двора. За ним, вначале настороженно сжимаясь, чтобы не успели откуда-нибудь из-за угла ударить палкой, еще быстрее проскакал вскачь сквозь ворота другой, потом рванулись туда и остальные. Быки, тесня друг друга, уже ломились в шатающиеся ворота целыми шеренгами, целыми колоннами, всей своей каменно-сбитой массой. И теперь люди изо всех сил уже старались сдерживать их, осаживать палками назад.
-- Отбивайте тех, которые сбоку, чтобы проходили в ворота не шеренгой, а гуськом, по одному, по два! -- кричал со двора, прячась за воротами, Иван Семеныч. -- Иначе их тут сам черт не сосчитает!
Он стоял и хворостинкой поштучно пересчитывал проходящий в ворота скот. Внутри двора, прячась от быков, делали то же самое его помощники. Для верности каждый из них вел свой отдельный счет в своем блокноте.
Скотина, попавшая во двор, прежде чем успокоиться, мелким полубегом обходила все заборы двора, углы, закоулки, пристройки и, низко опустив морды, ко всему этому очень близоруко присматривалась на ходу такими удивленно-встревоженными глазами, словно здесь каждая вещь угрожала ей смертью.
Когда вогнали во двор последнего быка, то оказалось, что цифры у троих счетчиков получились разные: у одного не хватало двух быков, у другого пяти, у третьего -- шесть лишних.
-- Пропускайте их по одному обратно на улицу! -- приказал гонщикам с гримасами досады Иван Семеныч. -- Будем снова считать! Приучайтесь считать! -- обратился он к молодым помощникам. -- Живую скотину, тем более разных хозяев, нелегко сосчитать!
И он нравоучительно рассказал им несколько историй о крупных ошибках из практики даже известных московских скотогонных специалистов.
Во второй раз у всех троих счет сошелся на одной и той же цифре.
Потом таким же образом -- по счету -- загнали в смежный двор и коров с бугаями. Иван Семеныч объяснил, что бугаев бесполезно помещать отдельно от коров.
-- Посмотрите на них, на их глаза, на их шеи: эти чудовища все равно любые крепостные стены расшибут, лишь бы пробиться к самкам. А так будет спокойнее.
В обоих дворах поставили на ночь караульных из тех же поденных гонщиков.
-- Глаз не смыкать, смотреть в оба! -- готовясь к ночевке, строго приказал им Иван Семеныч. -- Скотина считанная, казенная, государственная, отвечать будете, попадете под суд!
На другой день, в воскресенье, скотину покупали за наличный расчет только с утра. А с обеда ее брали уже в долг, под квитанции, так как все деньги у закупщиков были израсходованы, а мужики настойчиво просили продолжать закупки.
К тому же вскоре после обеда по базару пронеслась волна панического слуха, будто легендарный разбойник здешних саратовских мест -- "Царь ночи", -- одно время перенесший было свою деятельность в соседние области, теперь будто бы снова появился тут и уже в прошлую ночь на больших дорогах беспощадно грабил возвращающихся с ереминского подторжья и покупателей и продавцов.
И на базаре поднялся переполох.
И продавцы и покупатели скота, чтобы успеть засветло проскочить по опасным местам предстоящего им пути, даже не закончив начатых дел, заторопились домой и, кто на телегах, кто пешком, собравшись в большие партии, способные дать нападению отпор, скачущим потоком, похожим на бегство, устремились всеми дорогами вон из Еремина.
И к четырем часам дня базара как не бывало. На совершенно голой площади только тучи воронья справляли свой еженедельный праздник, копаясь в кучах свежего, еще не остывшего, испускающего пар скотского помета.
В обоих дворах, арендуемых трестом Ивана Семеныча, кипела в это время своя работа. Двое поденщиков держали корову или быка за рога; третий подтачивал напильником правый рог животного и ставил на нем порядковый номер; четвертый прокалывал шилом правое ухо, продевал в отверстие окровавленными руками проволоку, надевал на нее, как серьгу, свинцовую пломбу и сплющивал ее особыми щипцами, с оттиском посредине серпа и молота и названия треста "Говядина". Предполагалось, что на скотину с такой эмблемой не каждый ночной разбойник осмелится покуситься, хотя бы он назывался даже "Царем ночи".