-- Бедней меня никого нету. У других есть хотя помещение, хотя крыша. А я ночую сегодня здесь, завтра там. Вот скоро зима, а я раздетый и отощалый. Если вы мне дадите хотя разок прогнать скотину, я сразу поправлюсь...
Иван Семеныч сделал раздраженное лицо.
-- Я же вам объяснял, -- прервал он мягкую речь незнакомца, -- что я придерживаюсь закона и не имею права брать людей больше, чем это полагается по количеству скотины! Вакансии все заняты! Наемка людей кончена! Всякий разговор об этом сейчас бесполезен!
-- Может быть, завтра утречком еще прикупите скотинки и тогда вам понадобится лишний человечек? -- еще вкрадчивее спросил мужчина, пряча расстроенные глаза под нависающими полями шляпы.
-- Ничего не прикуплю и ничего мне не понадобится! Лучше не надейтесь! Никого больше не возьму, понимаете, никого!
И бодрым для своего преклонного возраста шагом уполномоченный пошел в дом. Высокий мужчина в коротком кителе уныло нес за ним в обеих руках весь умывальный прибор: ведерко, кружку, мыло, полотенце...
Когда Иван Семеныч перед сном ужинал в освещенной комнате, этот незнакомец, насунув на глаза шляпу, прохаживался мимо дома. И едва Иван Семеныч разделся, погасил свет и лег спать, как чья-то заботливая рука тотчас же плотно закрыла на улице у его окна расхлябанные наружные ставни...
-- И чего ты брешешь, анафема! -- всю ночь кто-то невидимый в потемках отгонял собак, заводивших драку против окна, где спал Иван Семеныч.
...На рассвете было видно, как незнакомец, зябко скорчившись, спал на боку на земле у стены дома, в котором ночевал Иван Семеныч. Шляпа его была насунута на лицо, под головой вместо подушки лежали камень и красный платок с куском ржаного хлеба; между согнутыми и крепко сжатыми коленями торчала крепкая суковатая бродяжеская палка с искусанным собаками нижним концом.
4
-- Повозку хорошо осмотрели? -- ранним холодноватым предосенним утром громко раздавался на улице озабоченный голос Ивана Семеныча, снаряжавшего гурт в пятьсот голов в далекий и трудный пеший путь. -- Колеса у повозки дегтем смазали? Дегтя не забудьте захватить с собой! Дно повозки с продуктом хорошенько закидайте сеном! Еще, еще! Мало! Сено всегда может пригодиться в дороге!
Люди, все четырнадцать человек, вихрем носились в присутствии Ивана Семеныча, стараясь отличиться.
Не успевал Иван Семеныч вымолвить слово, как они уже летели исполнять приказание. Все делалось ими быстро и аккуратно.
А в стороне от горячки приготовлений, опершись плечом об угол дома и переплетя жгутом непомерно длинные ноги, тщетно проожидав всю ночь вакансии, бездейственно стояла неподвижная, словно изваянная, высокая, в коротком порыжелом кителе человеческая фигура, в такой же порыжелой шляпе, насунутой на глаза, с видавшей виды походной палкой в крупных костлявых руках...
Провозились со сборами долго, гораздо дольше, чем предполагали. То десятиведерная дорожная бочка для питьевой воды дала течь; то не оказалось у нее пробки и строгали деревянную затычку; то ведра привесили не там: слишком близко к колесам -- будут колотиться; то Иван Семеныч запропастился в слободе, задержался с бумажными делами в какой-то конторе; то, высунув язык, бегали по слободе, искали того его помощника, в кармане которого хранилось пропускное удостоверение от ветеринара...
-- Ну! -- около десяти часов утра вместо предположенных шести торжественно и вместе тревожно произнес наконец Иван Семеныч гонщикам скота свои последние прощальные слова. -- Выслушайте меня!.. Старшим над вами вместо себя назначаю Кротова Тихона Евсеича!.. Его слушаться!.. Ему подчиняться! Кротов, запомни мои наказы тебе! Первое: не травить в пути крестьянские хлеба! Второе: не очень избивать палками скот! От меня ничего не скроется! Если где-нибудь потравите мужицкое добро, нам все равно потом пришлют оттуда из сельсовета акт о вашей потраве! Если будете избивать дрекольями скотину, нам об этом подробно донесут с нашей трестовской хладобойни! Там всегда из-за ваших побоев по полпуда с головы лучшей филейной говядины собакам выбрасывают! На бойне в точности определят: какие побои ваши, какие прежних хозяев скота! Не менять в дороге коров дойных на недойных: в сопроводительных документах отмечены приметы и вес каждой коровы! Ну, Кротов, теперь становись в воротах и принимай от меня по счету скот! С этой минуты ты хозяин гурта, ты ответчик за все! Меня тут уже нет!
При последних словах Иван Семеныч, как бы для наглядности, отступил на шаг в сторону.
Из первого двора выгнали на улицу быков, из второго -- коров с бугаями. Оба гурта, окруженные конвоем гонщиков с длинными палками на плечах, как с ружьями, стояли среди дороги и ожидали, пока запрягут в нагруженную до отказа гуртовую повозку пару отборных, самых рослых, самых сильных красавцев быков.
-- Кротов, идем в избу, -- сказал тем временем Иван Семеныч. -- Дашь мне расписку, что принял от меня двести коров и триста быков. И получишь деньги на ходовые расходы.
-- Гонщики, на места! -- выйдя вскоре из избы, неожиданно повелительно, по-военному, скомандовал новый начальник гуртовщиков Кротов, человек средних лет, маленький плотный крепыш, вдруг с наслаждением почувствовавший себя полновластным распорядителем и этой скотины, и этих людей, и тех государственных денег, что в казенной походной сумке у него на ремне через плечо. -- Каждый чтобы помнил у меня, кто где занимается: кто около коров с бугаями, кто около быков! Семь человек там и семь человек тут! На повозку садиться быками править только старикам или по причине болезни! Никакого баловства! За каждое упущение по работе будете отвечать мне! Поэтому каждый поглядывай за другими и, если что заметишь, докладывай мне! Предупреждаю, что по закону я имею право дать каждому из вас отставку в любой момент! Ну, кажется, все у нас готово?
И в ожидании последнего приказа он встал перед Иваном Семенычем во фронт и, очевидно хороший строевик, по-солдатски вонзил в него подчиненные и слушающие глаза.
А Иван Семеныч уже потерял всю свою прежнюю силу, твердость, точно она уже передалась от него вместе с гуртами Кротову; лицо его обмякло, глаза ввалились, спина ссутулилась. Он снял со вспотевшей от волнения серебряно-седой головы картуз и, что-то бормоча, трижды перекрестился, щуро глядя в пространство.
-- С Богом! -- повышенным выкриком скомандовал он затем, обращаясь сразу к обоим гуртам, окидывая их прощальным взглядом.
Кротов мгновенно повернулся лицом к скоту, сделал руки по швам, выпятил грудь, закинул назад голову и, стройный, строгий, подобно командующему армией, режущим голосом раздельно прокричал на всю улицу:
-- Кор-ровы, трогай!.. Бы-ки, дай сперва отойти коровам сажен на пятьдесят вперед и потом тоже тр-ро-г-гай... Буг-гаи, трогай и не безобразничать с коровами в дороге, для этого есть другое время -- буду взыскивать!..
Два гурта и повозка с вещами позади них, запряженная лучшими быками, не спеша, вразвалку тронулись с места...
У многих дворов на протяжении всей улицы окаменело стояли поселковые люди и провожали глазами в образцовом порядке проходящий мимо них скот...
Иван Семеныч тоже стоял у своего заарендованного трестом поселкового дома и до боли в глазах следил за удаляющимися гуртами до тех пор, пока они не скрылись из вида. Потом, почувствовав большую слабость, он вошел в дом, лег на кровать, подложив под голову портфель с документами, и начал думать. Скотина -- государственная, он -- лицо, уполномоченное государством, и ответственность на нем огромная. А между тем его не оставляет ощущение, что он сегодня сделал по службе какое-то упущение. Но какое именно? Этого ему долго не удавалось припомнить.
Наконец вспомнил.
Один агент уже второй базар, вторую неделю, просил его выбрать из закупленного для треста скота самую молочную корову и обменять ее ему на его телку, не дающую молока. Агент просит его уже во второй раз, а он в горячке работы забывает об этом. Вопрос, на посторонний взгляд, маловажный, даже совсем нестоящий, коль скоро весь свой скот он все равно ведет на убой, на говядину, но тем не менее может в обоих случаях это причинить ему, старому человеку, большие неприятности. Дать агенту корову -- трест обидится. Не дать -- агент обидится. И то и другое может иметь для него последствия. Как же выйти из положения?..