-- А где тут жители, в этой погорелой пустыне?! -- возмущался Кротов.
И, чтобы разузнавать, куда идти, он частенько бегал в поле, далеко от дороги, к мужикам, пахавшим озимое, или подзывал со степи к себе на дорогу деревенских пастухов. Но такие встречи с людьми бывали слишком редко. Кроме того, пастухи, как правило, никаких других дорог не знали, кроме одной-двух своих.
-- Стой на месте! -- вдруг на перекрестке нескольких дорог поднимал руку Кротов и останавливал оба гурта, а сам со стариком Коняевым отправлялся разведывать путь.
Гонщик-профессионал Коняев шел по одной дороге, Кротов по другой, и оба они так низко наклонялись к земле и так внимательно присматривались к колеям на дороге, словно силились прочитать на них какие-то важные затоптанные слова.
-- Есть! -- вдруг поднимал голову один из них, останавливался и рассказывал другому свою догадку, исходя из найденных им на земле ценных примет.
8
Лишь к закату солнца и, как всегда, с неимоверными трудностями Кротову наконец удалось в одном селе сторговать у мужика за наличные деньги и отрезать половину скирды старой соломы на корм гуртам.
-- Только что скотина государственная и вы государственные -- поэтому! -- изрек, согласившись продать, упрямый мужик, единственный в селе, у которого еще водился небольшой запасец лежалой соломы.
Надо было организовать кормление скотины, и гурты нарочно остановили на дороге еще до деревни, чтобы скотина, раньше времени учуяв запах соломы, не вышла из повиновения и не помешала сложным предварительным приготовлениям.
На нескольких крестьянских подводах гонщики вывозили купленную солому на широкую сельскую площадь против церкви. Приятно было смотреть, с каким рвением, с какой быстротой и с каким толком они работали. Всем хотелось поскорее порадовать изголодавшуюся скотину, и каждый работал за четверых. Появилось даже иное, более справедливое отношение к тем двум хромым инвалидам, что чередовались на повозке и теперь хлопотали у костра, готовя артельный обед, обычный пастушеский кулеш из пшена, лука и сала.
Кротов, повеселевший больше всех, летал, как на крыльях, появляясь то в одном конце широкого плаца, то в другом -- месте для предстоящего скотского пиршества.
-- Реже раскладывай отдельные кучки соломы, дальше одна от другой! -- разрезал сельскую предвечернюю тишь его высокий, командующий, наслаждающийся своей распорядительностью голос. -- Клади так, чтобы скотина ела маленькими группками по трое, по четверо, не теснила друг друга! Клади так, чтобы скотина не затаптывала ногами драгоценный корм! Клади, черт побери, так...
Первыми прибежали глядеть на приготовления кормежки невиданно огромного стада, конечно, сельские ребятишки. Они задолго до начала зрелища заняли на площади удобные места, держали друг друга за руки и окружили плац неровной -- где тонкой, где толстой -- живой изгородью. Потом позади этой детворы постепенно образовали вторую цепь полные удивления местные мужики, бабы -- люди всех возрастов.
-- Мож-на-а-а!..-- наконец протяжно закричал во всю глотку с высокой церковной ограды Кротов, стоявший там с протянутой вверх рукой, точно митинговый оратор. -- Дав-вай!.. Мож-на-а!.. Иди-и, иди-и!.. -- кричал он куда-то вдаль гуртам и пригласительно махал им рукой.
И вот в конце улицы, за селом, возле крылатой ветряной мельницы, как бы вылезая из-под горы, показались на дороге широким фронтом в несметном числе одни рога скотины. Рога и рога... Рога надвигались на село по дороге густой массой, сомкнутым полчищем, спутанно шевелясь и шевелясь на разные лады. По мере своего приближения они все более и более густой сеткой вырисовывались на фоне чистого, безоблачного небосклона. Потом под каждой парой рогов, тоже вылезая из-под земли, появились головы первой шеренги быков. Потом под всеми головами все выше и выше вырастали груди, потом ноги животных, безостановочно перебирающих и перебирающих на месте, как бесчисленное множество работающих спиц. Издали даже невольно воображалось, какой должны были издавать стрекочущий шум эти мелькающие вдоль и поперек спицы.
Армия запыленных рогатых четвероногих гигантов, запрудив всю ширину улицы и задевая левым и правым флангами за избы, всем своим плотным массивом трудно втиснулась в деревню и вскоре подошла к церковной площади.
Завидев белеющие по всему плацу в правильном шахматном порядке кучки золотисто-глянцевитой соломы, почувствовав идущий от нее сытный ржаной запах, скотина, вдруг высоко подняв расширенные ноздри, вся рванулась вперед и, отбросив усталость, вялость, саженными шагами двух тысяч ног, широким веером, в охват всей площади, бесконечно счастливая, побежала врассыпную к старательно разложенным для нее аккуратным порциям.
И легок, и упруг, и изящен, и невиданно красив был этот массовый бег воодушевленных животных, минуту тому назад еле влачивших по дороге машинально передвигающиеся многопудовые свинцовые ноги.
Два больших гурта раздробились на множество отдельных, маленьких, усердно жующих группок, каждая в несколько голов. От тех кучек соломы, вокруг которых становилось тесно или где солома подходила к концу, животные, осмотревшись, переходили к другим, где было больше корма.
Вдали, возле своих изб, стояли и томились в выжидающих позах бабы-хозяйки -- с головами, повязанными белыми платками, в темных юбках, в цветных кофтах, с приготовленными граблями в руках. Неподвижными глазами, сведенными в одну точку, они часами глядели издали на скотину, вволю пожирающую дорогой корм, и, было видно, караулили момент, когда наконец можно будет кинуться с граблями к плацу и нагрести для себя с земли остатки.
Уже стемнело, уже с поля освежающе дохнуло на деревню ночной прохладой, когда скотина, утомившись жевать, одна за другой отрывалась от корма, поднимала головы и продолжала стоять на месте, как бы только теперь разобравшись во вкусе неважной старой соломы.
-- Сжимайте гурты как можно теснее! -- скомандовал Кротов, едва у первого быка сами собой подкосились ноги и он лег, где стоял, устраиваясь уже на ночь. -- Иначе мы их тут никак не укараулим. Сжимайте, сжимайте их к центру площади!
За первым быком начали валиться на месте, подламывая под себя усталые колени, и остальные. И через несколько минут один гурт спокойно лежал по одну сторону повозки у домовито пылающего костра, другой -- по другую.
Возле повозки и костра хлопотали гонщики, стащившие на землю свои пожитки: платье, постельные подстилки, мешки с провизией...
-- А бабы-то, бабы, поглядите, чего делают! -- вдруг повернул в сторону голову один из гонщиков, указывая всем на дальний край плаца, и расхохотался.
Бабы, с высоко подоткнутыми подолами юбок, взваливали друг другу на спины тюки подобранной соломы и пускались с ними бегом к своим избам. Самих баб за огромной ношей не было видно, и казалось, спеша бегут по земле, смешно сотрясаясь, вот-вот готовые упасть, громадные тюки соломы н'а коротеньких ножках.
Кротов побледнел от злости.
-- Эй, бабы, стой! -- пронзительно закричал он, вскочив на повозку и потрясая в воздухе дубинкой.-- Что вы делаете, бросьте сейчас солому, а то я вас!
Бабы с соломой ускорили бег.
-- А!.. -- взбесился Кротов. -- Вы бежать?!
И он, спрыгнув с повозки, с дубинкой в руках, бросился за ними.
-- Я кому говорю, бросьте сейчас солому, иначе...
Одна баба, с самым большим ворохом, полуобернулась
назад, поглядела из-за края своей ноши на приближающегося Кротова, шутит он или кричит всерьез.