-- Положи сейчас, где взяла! -- пригрозил ей Кротов дубинкой. -- Скотина казенная, Центры, насидишься в тюрьме за эту солому!
Баба остановилась: едва сама устояла, сбрасывая с себя тюк; выпростала из-под соломы свою веревку и, ни разу не оглянувшись, очень грузная, побежала, как девчонка, прямиком к своей избе.
Две-три другие в испуге последовали ее примеру, остальные же благополучно скрылись вместе с трофейной соломой в своих воротах.
Уже при свете утреннего солнца гонщикам бросилось в глаза немало дорожек рассыпанной по земле мелкой соломы. Дорожки, расходясь от середины плаца лучами, вели как раз в те дворы, в которые бабы таскали остатки корма.
-- Эх!..-- с досадой произнес Кротов.-- Только сожалею этих людей, только сочувствую их бедности! А то бы я им показал! А то бы они запомнили у меня, что такое трест "Говядина"!..
9
День за днем, сутки за сутками гурты шли дальше и дальше. И люди и скотина свыкались с дорогой так, словно им предстояло всю жизнь только шагать и шагать.
-- Давайте сюда-а-а!.. -- закричал гонщикам Кротов, ушедший от гуртов далеко в сторону на розыски для скота хотя какого-нибудь подножного корма. -- Тут тра-ва-а-а!..
В ожидании подхода гуртов один конец дубинки он воткнул в землю, на другой повесил фуражку, а сам, растянувшись на высохшей, пружинистой, душистой траве, лег отдыхать.
Он лежал на спине, лицом к небу, и улыбался, заранее рисуя себе, как поразятся и гурты и гонщики, увидев эту заветную, наконец найденную им степь, о которой ему так много и так восторженно говорили попадавшиеся в пути крестьяне.
Когда гурты круто свернули со шляха и направились степью прямо к нему, он не утерпел и встал, чтобы получше видеть, как будет встречена всеми его находка -- и людьми и скотиной.
-- Ну и корма-а-а! -- одно за другим следовали удивленные восклицания гонщиков, в то время как они не могли оторвать глаз от устилавшей их путь роскошной, теперь уже высохшей, но все же сохранившейся от лета травы. -- Вот так корма-а-а!
-- Что значит сроду не паханная земля! -- возгласил старик Коняев, скользя по земле оживившимися многоопытными глазами. -- Это бывшие графские степи, графа Орлова-Давыдова, теперь государственный земельный фонд. Их только в том году начали нарезать мужикам. А раньше, кто их знает сколько годов, они гуляли так, без пользы.
И долго еще не переставали люди глядеть себе под ноги и восхищаться каким-то чудом уцелевшей здесь благодатью.
-- А сколько тут сохлых цветов! Смотрите! Смотрите!
И после твердого, как камень, большака ступать по этой мягкой, упругой, похрустывающей под ногами, сухой душистой траве и скотине и людям было приятно и непривычно. Люди шли и улыбались от наслаждения. Шли и не слышали собственной поступи, как будто шагали по мягкому ковру.
-- Ну-ну! -- покачивали они головами, не находя слов для выражения своего удовольствия.
-- А запахи какие! -- воскликнул Кротов, разводя вокруг руками, остановившись на ковре из разноцветных, высохших, уже полинялых цветов. -- Тут продержимся подольше, -- сказал он с сияющим лицом.
-- На таких травах, Тихон Евсеич, не грешно было бы нам устроить дневочку! -- со сладостной гримасой внес предложение один из пожилых гонщиков.
-- Дневку! Дневку! -- дружно подхватили остальные, смеясь.
-- Там посмотрим, -- уклончиво ответил Кротов. -- Завтра утром решим. Очень увлекаться дневочками нам тоже нельзя. Приходится спешить. Мы и так уже около месяца идем. Скотина очень теряет вес в такой дороге -- вот главное!
-- Тихон Евсеич! -- возразил горячо Коняев. -- На таких сытных травах, как эти, скотина поправится, прибавит вес! Вон там, видите, верхушки деревьев из ложбины чернеют? То пруд. Бывший графский пруд. А вокруг него старые вербы стоят. Там скотину ввалю напоить можно.
-- Вот это хорошо! -- раздались голоса. -- Там и заночевать сможем! Вполне!
-- Трогай туда! -- как бы сдаваясь, махнул рукой весело Кротов.
Под криками и ударами гонщиков, неохотно подвигаясь вперед маленькими шажками, скотина жадно рвала и рвала под собою на ходу вкусное, резко пахучее сено.
Пришли к пруду. И к пестроте степи и к синьке неба прибавилась еще одна краска, веселящая глаз: темная, свежая зелень листвы, нависшей вокруг всего пруда с очень древних, не моложе столетних дуплистых верб...
Скотина остановилась и как припала губами к траве, так и не отрывалась от нее, начисто выбривая ее возле себя, как хорошей бритвой.
И полились в воздухе сладкие медовые запахи сухих степных цветов, усердно перетираемых, как на жерновах, на плоских зубах пятисот крупных животных! И послышался всюду множественный смачный хруст крепко работающих и работающих челюстей...
...Когда малиновый шар солнца нижним краем своим уже прикоснулся на западном горизонте к земле, на всю степь, на поверхность пруда, на лица людей лег малиновый отсвет. И от травы, от цветов, от летающих нитей паутины, от неподвижно повисшей листвы верб, от покойной воды пруда, от всего этого и в особенности от костра, распространяющего домовитый запах кизячного дыма, на душу вдруг легла беспричинная грусть осенних сумерек.
-- Иэх-х!..-- вспомнив о домашней нужде, о жене, о детях, тяжко вздохнул один инвалид, готовивший у костра на артель ужин.
-- Д-да-а!..-- с точно таким же чувством и с такими же мыслями помотал головой другой, помогавший первому варить все тот же походный кулеш: пшено, лук, сало.
В то же время в темно-малиновый овал пруда со всех глинистых берегов осторожной ощупью, как слепая, поодиночке, деликатно спускалась отяжелевшая, довольная, вволю наевшаяся скотина.
-- Панькин! -- кричал с одного берега на другой старый гонщик Коняев молодому. -- Заметь там на берегу колышками уровень воды в пруде, пока скотина не пила! А потом посмотрим, сколько она выпьет!
-- Хорошо! -- подхватил тот предложение и вбил в одном месте глинистого берега на уровне воды один колышек, потом в другом месте -- второй, потом -- третий...
Оставленная без присмотра скотина позволила себе еще одну новую роскошь: ни одно животное не пило воду у берегов -- а, оставляя от себя на зеркальной поверхности пруда черное отражение, оно двигалось, с остановками, все глубже и глубже: по колени, по живот, по грудь, где вода с каждым шагом становилась чище и чище. Наконец животные останавливались, нащупывали копытами на дне надежный твердый грунт, погружали кончики широких сомкнутых губ в воду и с наслаждением цедили в себя изредка попискивающую влагу. Пили не спеша. Пили много. Напившись, долго и неподвижно стояли в одной и той же позе, сутуло склонившись над водой, как будто сонно смотрясь в зеркало.
Среди пруда, на плоских спинах некоторых пьющих воду быков лежали в широко распластанном виде шубы и другие одежды гонщиков. Гонщики, по мере того как с утра начинало припекать солнце, имели обыкновение постепенно сбрасывать с себя в пути верхнее платье, и, чтобы каждый раз не ходить с ним к повозке, они на время набрасывали его на покорные спины ближайших к ним животных. И теперь хозяева тулупов, забытых на спинах быков, пьющих среди пруда воду, стояли на краю берега и напряженно следили за участью своих вещей. Сорвутся их шубы в воду со спин быков или не сорвутся? Утонут или не утонут? Раздеваться и лезть им самим в холодную воду или же подождать?
-- Наз-за-ад! -- отчаянно кричали они с берега тем быкам. -- Наз-за-ад!..
Но быки, как глухие, не обращали на их вопли никакого внимания, стояли и стояли, как изваяния.
-- Пропала наша одежа! -- хлопали люди себя по бедрам, нервничали, садились на землю, смотрели издали, ждали, потом опять вставали. -- Ни за что пропадет одежа! Не столько заработаем, сколько потеряем!
Однако быки, достаточно освежившись в прохладной ванне, со свойственной им медлительностью пошли обратно -- казалось, стараясь осторожненько вынести на берег на своих спинах доверенное им имущество.